Бист Вилах. История одного Историка. Книга вторая - стр. 44
Шло время, и солнце неуклонно тянулось к горизонту. Если раньше на болотах было сумеречно, то теперь вокруг сгустилась истинная тьма. Задумчиво глядя куда-то вглубь топей, Дариор понимал, что ждать придётся ещё очень долго. Он сидел на земле в корнях исполинского дуба и водил по земле остриём стилета – рисовал своих знакомых: комиссара Мортена, лейтенанта Банвиля, Михаила Андреевича, Анастасию Николаевну…
Если первые трое вышли на славу, то «Настаси» никак не желала получаться. Она почему-то выходила у Дариора хмурой и курносой – не такой, какая она есть на самом деле. Впрочем, а какая она? По сути, Дариор ничего о ней не знал. В те редкие минуты, когда ему удавалось перекинуться с ней парой слов, она ничего о себе не говорила, а он малодушничал, опасался задавать прямые вопросы. В утешение можно сказать лишь то, что не он один оставался в неведении. О ней никто ничего не знал. Видимо, даже Смоленцев.
Вероятно, она родом из бывшего богатого дворянского семейства. Наверняка кто-то из близких пострадал от большевиков, может быть, даже погиб. А может быть, погибла вся её семья. Если честно, Дариору трудно было представить Анастасию Николаевну прячущейся за спинами родителей. Такая никогда ни у кого не попросит защиты. Из принципа, из внутренней гордости. Вероятно, она прошла через многое, чтобы добиться привилегированного положения в ордене. Этакая суфражистка сделала бы честь большевистской партии, однако, к счастью, она по эту сторону баррикад.
Дариор раздражённо стёр половину лица девушки и принялся кропотливо выводить его заново. Тут-то и пришли болезненные мысли. Тогда, у вокзала, во время их последнего разговора Анастасия Николаевна говорила очень странные вещи. Дариору даже показалось сначала, что она его в чём-то обвиняет. В чьей-то смерти. Но в чьей? Возможно ли это? Да полно! Не стоит так трепетно относиться к случайным словам.
И всё же самоедство Дариора взяло верх, и он начал судорожно перебирать в памяти тех, кого убил, благо их было немного. Но никого, кто бы мог иметь хоть какое-то отношение к Анастасии Николаевне, он так и не припомнил.
В результате Дариор неимоверно разозлился на свою сентиментальность и аффектацию, вскочил и начал истово крушить парсунное творчество. Анастасию Николаевну он, впрочем, бережно стёр ладонью, будто погладил. А вот на Банвиля и Смоленцева пришёлся весь его необъяснимый гнев. Историк разбежался и принялся топтать ногами лица знакомцев. Вскоре от их благодушных физиономий остались лишь разбросанные повсюду клочки земли. Мортена топтать не пришлось – его соскребла копытом умная лошадь Дариора. Целиком портрет не пропал, а лишь исказился, отчего получалось, что комиссар будто переболел лепрой.
Вскоре вернулся Лафос. Он делал обход вокруг берега, дабы не пропустить людей с фактории. По его одновременно удручённому и раздражённому лицу было понятно: улова нет. Впрочем, улов как раз-таки был: оруженосец тащил в руках пронзённого стрелой зайца, а за спиной – охапку сухих веток.
– Я разожгу костёр, сир, – угрюмо заявил оруженосец.
– Нет, не разожжёшь, – спокойно возразил Дариор. – Мишель говорил, что эти леса кишат разбойниками. Жители фактории заперты на своём островке, окружённые со всех сторон смертельной опасностью. Враги повсюду, а мы на их территории! Не исключаю, что они прямо сейчас за нами следят – присматриваются. Так что разжигать костёр мы не будем.