Библионочь - стр. 17
– Хотя бы.
– Нет нужды. Я почти закончил.
Демидис убрал свои книги в пакет (вынимал, чтобы поразить мое воображение, подумал писатель) и сложил руки на коленях.
– Филипп Евгеньевич, ваши книги управляют моей реальностью.
Повисла пауза. Ейбогин раскрыл рот. Аглая фыркнула.
– Еще раз, – попросил Филипп, – только детальнее.
– Извольте. Я влюбился в ваши книги с самой первой, дебютной, и не расстаюсь с ними по сей день. Ваши книги делают мою жизнь. Буквально. Несмотря на то, что персонажи в них разные, главный герой, кем бы он ни был, – это всегда я. Я был вашим Лаптевым из второго романа «Плохие новости», – устроился в такую же больницу с таким же бездарным карьеристом главврачом, с которым вскоре вступил в тяжелый конфликт. Я был Петром Любичем, охотником за раритетами из третьего романа «Отпетый», – я нашел то, что искал, и едва не сошел с ума. С моими постаревшими родителями у меня сложился конфликт, абсолютно идентичный тому, который вы описали в романе «Седая крепость». Я женился, черт побери, на точно такой же суке из вашей восьмой книги «Карнавала не будет», – эти две бабы, книжная и реальная, похожи даже внешне, вплоть до родинок на ягодицах и слегка косящим правым глазом! Как такое возможно?!
Демидис перевел дыхание, суматошно оглядел комнату, будто что-то искал. В эти минуты глаза его пылали самым настоящим безумием…
…Или отчаянием, подумал Ейбогин.
– Я знаю, о чем вы подумали, – продолжил гость. – Что это я следую за сюжетами книг любимого писателя. Что ж, мне тоже поначалу казалось, будто я неосознанно воспроизвожу выдуманную жизнь, которой восхищаюсь и наслаждаюсь при чтении. Но нет. Ваша литературная вселенная, Ейбогин! – это она всосала меня, как черная дыра, и не желает выпускать! Более того, с каждой новой книгой я все глубже и глубже погружаюсь во мрак!
Демидис уже чуть не плакал. По крайней мере глаза наполнились блестящей влагой, а голос дрогнул. Филипп не знал, что сказать.
В известном смысле одержимый был прав. Ейбогин понимал, что литература имеет некую власть над людьми и может оказывать серьезное воздействие (как, впрочем, любое произведение искусства) на податливую душу. Предваряющая речь Демидиса, несмотря на ее сумбур и явные противоречия, не была лишена здравости. Но может ли книга, пусть даже самая выдающаяся, пошагово вести чью-то жизнь, как навигатор?
– Вы не преувеличиваете? – осторожно поинтересовался писатель. – То, что вы рассказали, сильно смахивает на сюжет какого-нибудь рассказа Филиппа Дика.
– Знаю, – отмахнулся гость. – Я убеждал себя, что все это плод моего воображения. Пока не случилось вот это.
Демидис распахнул пальто и, повернувшись правым боком, начал неуклюже вытягивать рубашку из штанов. Ейбогин взмахнул руками:
– Только не здесь! Что вы еще удумали?
– Это вы удумали! – фыркнул тот и дернул рубашку вверх. Филипп увидел… и обомлел.
Кожу Демидиса, серую и дряблую, в сосудистых узелках, как у старика, чуть ниже ребер украшал шрам в виде кривого трезубца. Древко орудия уходило под штаны, беря свое начало, видимо, в паху, правый зубец заканчивался в пупке, остальные два плясали пьяную румбу. В целом это было похоже на древний наскальный рисунок или попытку маленького ребенка изобразить человеческую руку.
– Надо объяснять, что это? – ухмыльнулся Демидис.