Библионочь - стр. 16
– Вы ошибаетесь! – воскликнул Демидис, хотя хозяин дома не издал ни звука. – Вы, беллетристы, стали слишком легкомысленными, вы расслабились, рынок развратил вас, издатели вообще вас насилуют, как беспутных девок за гаражами, но… вы ошибаетесь!
– В чем? – нервно спросил Филипп, начиная терять терпение.
– В ничтожности своего писательского влияния на ход вещей. Вы должны помнить, что вначале было Слово, в середине было Слово и в конце будет оно же! Миллионы художественных текстов формируют биосферу Земли, создают невидимую ткань бытия, влияют на наш коллективный разум. Адам и Ева не умели писать и читать, цивилизация началась именно с изобретения письменности! Как только появилась возможность фиксировать Слово на материальных носителях, оно обрело совершенно иную энергетику, несравнимо более мощную, нежели Слово устное!
Демидис взял паузу, чтобы передохнуть и насладиться произведенным эффектом. Но Ейбогин не был поражен. Во всяком случае пока. Он спросил:
– Вы один из тех чудаков, которые убеждены, что матерные слова разрушают биосферу, и, следовательно, как только мы перестанем материться, так сразу начнем срать вареной сгущенкой?
– Ай, бросьте! – Демидис сморщился. – Я к тому веду, что художественные тексты в таком изобилии могут как ускорять нашу эволюцию, так и замедлять ее и даже подталкивать человечество к деградации. Терабайты бездарных стихов и прозы в Интернете и миллионы тонн напечатанного коммерческого дерьма отнюдь не способствуют нашему интеллектуальному совершенствованию. Напротив, они оглупляют человеческую популяцию, низводят Слово до уровня обжаренных семечек!
На последних словах гость вскинул руки в молитвенном жесте. Получилось довольно артистично, и Ейбогин едва удержался, чтобы не поаплодировать.
– Звучит довольно складно, – согласился он. – Осталось понять, какое отношение к вашему Апокалипсису имею конкретно я?
– Имеете! Непосредственное! Как имеет любой провинциальный графоман, называющий себя Писателем после первой публикации в журнале «Плавки и надои». Как имеет любой профи, создавший десяток шедевров!
Филипп крякнул.
– И к какой категории вы относите меня?
– Вы где-то посередине, но это не так важно. Важно, что вы – каждый из вас! – в ответе за то, что больше не будет еще одного Вольтера, второго Пушкина, новых Фолкнеров, Чеховых, Маркесов, Пастернаков и Ахматовых! Вы превратили Литературу в Черкизон!
Демидис выдохся. В отчаянии он сложил руки на коленях, стал тихонько поглаживать кожаную обложку своего талмуда. Аглая смотрела на него глазищами-блюдцами, не отрываясь, будто прицеливалась к добыче.
А ведь как славно начиналось утро, думал Ейбогин. Кофе, нега, полет мысли, городская сутолока за окном, настраивающая на лирический лад, – алгоритм давно сложился, любые попытки его сломать если и не приводили Филиппа в неистовство, то однозначно вызывали в нем глухое раздражение. Демидис же не просто сломал алгоритм – он разрушил его до основания своей странной теорией, суть которой еще следовало постичь.
Ейбогин еще раз нетерпеливо посмотрел на часы. Контрольный выстрел.
– Милейший, либо вы прямо сейчас переходите к главному и объясняете, что вам нужно конкретно от меня, либо я…
– …вызываю ментов? – улыбнулся гость.
– Хотя бы.
– Нет нужды. Я почти закончил.