Беседа о рождественском посте - стр. 3
Пятые истончились духом, пребывая в служении. Регента, певчего, алтарника, швеи, иконописца, строителя храмов, дьякона, священника. Те и другие, трудясь над усовершенствованием своего служения, искренне полагали свои силы на улучшение его внешних характеристик. Но однажды появилось чувство, что есть еще что- то, помимо внешней красоты, образности, чинности, порядка. В это время регенты и певчие наткнулись на знаменное пение, о котором слышали, но не придавали ему значения. А тут прочли в книге: «Именно в богословской насыщенности и неразрывной связи знаменного пения с опытом молитвы, принципиально безэмоционального, лишенного какой бы то ни было чувственности, заключается его главное достоинство. Это то пение, которое существовало на Руси на протяжении многих столетий и во все века считалось канонически правильным, истинно церковным, а потому – единственно допустимым при богослужении. В XVIII веке оно было вытеснено партесным пением, когда в эпоху «итальянского пленения» (т.е. в XVIII – XIX вв.) стали преобладающими в клиросной практике эстетические стандарты, «согласно мирским гласоломательным пением, от своего сложения (как плод свободной творческой фантазии автора), а не от святых преданное, латинское и римское партесное вискание, святыми отцы отлученное…» [1].
Чувство, что помимо внешних чина и красоты в пении, есть еще что-то более важное, жизненное и приобретающее Бога, встретилось с этими
строгими словами и встрепенулось, ожило.
Подобным же образом и в подобном настроении иконописцы могли наткнуться на следующий текст в книге: «На иконе перед нами предстает человек, не борющийся со страстями, но уже победивший их, не взыскующий Царства Небесного, но уже достигший его. Икона – не портрет, она есть явление преображенной, обоженной твари. В ней – трезвенная, основанная на духовном опыте и совершенно лишенная всякой экзальтации передача определенной духовной реальности. Всеосвящающая благодать Духа Святого просвещает всего человека, так что весь его духовнодушевно-телесный состав охватывается молитвой и пребывает в божественном свете. Икона видимо запечатлевает этого человека, ставшего живой иконой, подобием Бога.
А так как рукописный образ исполняется иконописцем с непременным участием его души, и в изображении будет чувствоваться как душевное состояние его, так и молитвенное настроение, если оно, как какая-то искорка было в нем, то и от иконописца требуется к написанию иконы подготовленность подвигом, церковная жизнь, исполненная его личной аскезой. Знаменательно, что лучшими иконописцами были монахи. Многие из них были великими созерцателями и мистиками.
Своими корнями икона уходит в евхаристический опыт Церкви, неразрывно связана с ним, как и вообще с уровнем церковной жизни. Когда этот уровень был высок, то и церковное искусство было на высоте; когда же церковная жизнь ослабевала или наступали времена ее упадка – тогда приходило в упадок и церковное искусство. И на иконах выписывались человеческая плоть и человеческие чувственные, а порой и пошлые и тучные настроения. Икона вырастает из молитвы и без молитвы не может быть настоящей иконы» [2].
Граница между внешним и внутренним
Слова эти могут ударить по сердцу и предчувствие чего-то более важного, чем внешнее изображение, запечалуется тонкими прикосновениями Святого Духа, заронится скорбь по Богу, и вина перед Ним, и окаянство.