( Бес ) Предел - стр. 14

— Вы думаете о чем-то плохом?

— С чего ты взяла?

— Лоб хмурите, — выдает Олеся, закидывая кусок запеченной свинины в рот и толком ее не прожевав, продолжает набивать едой рот.

— Я думаю о тебе.

— Значит о плохом, — констатирует она и тянет руку к тарелке с мясной нарезкой.

— Глупости не говори, — отодвигаю стул и вновь сажусь напротив нее.

— Никогда не ела такого вкусного мяса. Да и не только его, — восторженно произносит она. — Вы готовили все это сами?

— Нет. Я заказываю еду на дом. Будь добра, прекрати говорить с набитым ртом. Просто ешь. И не спеши, а то еще подавишься.

Олеся кивает и, совершенно не смотря в мою сторону, продолжает набрасываться на еду. Жалость — это разрушающее чувство, нужно его срочно искоренять. Как только я об этом подумал, в глаза бросились Олесины руки, а точнее пальцы. То, что у нее худые ладони, это я понял давно, но почему-то только сейчас я обратил внимание на ее ногти. Плевать, что они пострижены под корень и не отдают чистотой, а вот то, что почти каждый палец представляет из себя воспаленное и, наверняка, в будущем кроваво-гнойное месиво, вызывает во мне самую что ни на есть тошноту.

Перед глазами невольно воспроизводятся картинки того, как Марина сходила на маникюр, и чтобы сэкономить деньги пошла к начинашке, которая сделал ей все за полцены. Как же она тогда мучилась от того, что безмозговый недомастер покрамсал ей ноготь на безымянном пальце. Долбанный заусенец закончился обращением в гнойное отделение самой паршивой на свете больницы. Всего один палец вызывал у нее мучительную боль, а здесь каждый второй выглядит так, как будто сейчас лопнет, стоит только нажать. Тогда что чувствует она?! Черт, Бессонов, ну не твое это дело! Миллионы людей в данную минуту умирают от голода и боли. Всем не поможешь! Накорми и отпусти с Богом.

— С вами все в порядке, вы побледнели?

— Не все. Ты детдомовская?

— Нет.

— Бездомная?

— Почему вы так решили? — резко произносит Олеся, убирая вилку и нож в сторону.

— Интуиция.

— Тогда она вас подвела. У меня есть дом и родители.

— Тогда какого хрена ты полудохлая или полуживая, я еще не разобрался, третий раз за год нарываешься на насильников и ошиваешься по вечерам одна, худая, изможденная, больная, да еще и в одежде, которая совершенно не подходит для конца осени?!

— Я не больная! Просто у меня такая комплекция, кому-то суждено быть худым, кому-то толстым. И родители у меня есть, пусть в другом городе, но есть. И дом тоже. Я снимаю комнату в коммуналке вместе со своей подружкой, но так получилось, что сегодня я пришла на работу, а меня уволили… А с девочкой у нас договоренность, что, когда у меня сутки, она приводит своего парня. Не могу же я появиться в нашей комнате, когда они там…

— Трахаются. То есть, ты бы ночевала до утра на скамейке или где-то еще, пока в комнате, половину которой ты снимаешь, какой-то ебарь трахает твою сучку-соседку, а потом заснет на твоем законном месте?

— Ну зачем вы так? Инна нормальная и ее парень тоже. Не могу я портить людям вечер. Блин, это сложно объяснить.

— Ты еще глупее, чем я думал.

Вскакиваю со стула, пытаюсь переварить информацию, особенно непонятно, где семнадцатилетний ребенок может работать, но понимаю, что не услышу ничего приятного. Ставлю чайник и насыпаю кофе в чашку. Надо расслабиться.