Белый шейх: путь мести - стр. 44
В тот вечер величественный дом Риядов, всегда похожий на сияющий золотой дворец, впервые за многие годы погрузился во мрак. Обычно с наступлением сумерек под его просторным куполом зажигались массивные лампы, отбрасывая на резные стены теплый, живой свет, в котором танцевали блики от замысловатых узоров мушарабии. Окна, словно дружелюбные глаза, сияли радушным светом, говоря всем вокруг о благополучии, тепле и семейном уюте, что царили внутри. Но в этот вечер окна были темными, слепыми и пустыми. Казалось, сам дом затаил дыхание, погрузившись в траур, что тяжелым саваном накрыл его стены. Он не просто стоял в темноте – он оплакивал, его молчание было громче любого плача, а его темнота была пронзительнее самых ярких огней. Камни, помнившие столько детского смеха и радостных голосов, теперь хранили лишь гнетущую тишину.
На пороге этого внезапно осиротевшего дома Нагиба встретила Амина, жена Мансура. Ее фигура в простом темном платье казалась хрупкой в полумраке высокого арочного проема, но в ее осанке читалась несгибаемая внутренняя сила. Ее лицо, обычно озаренное мягкой, лучистой улыбкой, сейчас было бледным и застывшим, но в его чертах не было и тени отчуждения или холодности. Это было лицо человека, познавшего горе и готового стать опорой для другого. Ее глаза, красные и припухшие от бесслезных, выжигающих душу слез, светились таким бездонным состраданием.
Нагибу, несмотря на весь ужас происходящего, на мгновение показалось, будто он увидел отсвет материнской любви. Она не стала говорить пустых, заученных слов утешения. Вместо этого она просто раскрыла объятия и крепко, почти отчаянно, прижала его к себе, как самого родного человека. Ее пальцы вцепились в ткань его школьной курточки, а губы коснулись его виска, и он почувствовал исходящее от нее тепло.
– Теперь ты наш сын. – Ласково прошептала Амина, ее голос, тихий и сдавленный, был наполнен такой железной решимостью, что в ее правдивости нельзя было усомниться. – Слышишь меня, Нагиб? Ты часть этой семьи. Ты мой мальчик, никогда, слышишь, никогда больше не будешь один. Мы всегда будем рядом. Мы твоя крепость.
Рядом, прижавшись к косяку двери, стоял семилетний Халид. Его большие, темные глаза, обычно сиявшие озорным огоньком, сейчас были округлены от не до конца осознанного, но глубоко прочувствованного волнения. Он видел слезы матери и каменное лицо отца, и детское сердце сжималось от смутной тревоги.
Он не до конца понимал слова «авария» и «смерть», но он прекрасно понимал язык печали, на котором сейчас говорил весь мир вокруг него. В его маленькой руке была зажата его самая ценная сокровищница – деревянный конь по имени Зайтун, вырезанный с удивительным искусством, с настоящей гривой из черных ниток. Халид недолго колебался, внутренняя борьба между детской жаждой оставить игрушку при себе и внезапно проснувшимся чувством взрослой ответственности была написана на его лице. Сделав шаг вперед, он робко, почти благоговейно, протянул коня Нагибу.
– Не грусти, пожалуйста. – Сказал он, и его голосок, чистый и звонкий, прозвучал как камертон в гнетущей тишине холла. – Вот, держи Зайтуна. Он будет тебя защищать. Мы теперь с тобой братья, навсегда. И братья делятся всем.
Нагиб механически взял предложенную игрушку. Гладкое, отполированное детскими ладонями дерево ощущалось чужим и бессмысленным в его руке. Он не смог улыбнуться в ответ на жест мальчика, не смог найти в себе сил даже на слабую гримасу благодарности. Вся его душа была парализована всепоглощающей болью. Он лишь кивнул, коротко и сухо, сжав деревянного коня в ладони так сильно, что сучки впились в кожу.