Белка в колесе - стр. 3
Последствия, как водится, настигли меня месяца через четыре. Живот особо не рос, да и признаки были смазанные. Неопытность – великая вещь. Короче говоря, когда до меня наконец дошло, что я беременна, время для «решения вопроса» по-советски уже безвозвратно ушло.
Отец выслушал новость, посмотрел на меня своим ледяным взглядом и произнес свою коронную фразу, ставшую рефреном моей юности: «А чего еще от тебя ждать?» Ни удивления, ни гнева – лишь констатация факта моей врожденной неполноценности.
Но! Он настоял, чтобы я продолжала учебу. Видимо, диплом МГУ все же был важнее репутации дочери.
Благодаря доброму отношению ко мне на факультете с дипломом мне помогли. Видимо, преподавательницы оценили не только мою тягу к знаниям на фоне других «невест», но и то, что, играя роль золотаря, я избавляла их от очень непростых разговоров с начальством, а тех – от еще более неприятных разговоров с родителями этих «золотых отпрысков», в особенности от их мам.
Родила я в апреле, мальчика. С мамой решили – Дима. Брат Алешка, уже матерый физик-ядерщик, оценил: «Клево». Отец только хмыкнул. Так на свет появился Дмитрий Петрович. Петрович – по паспорту, разумеется. Отчество – последняя дань формальностям.
Наибольшую, почти болезненную радость материнство принесло маме. Она расцвела! В ней проснулся дух противоречия, и она даже начала иногда осторожно перечить отцу и всю свою нерастраченную нежность, всю душу вложила в Димочку, Димулю, Димочкена – как только она его не называла.
Когда Димке исполнилось два годика, его, по железной воле отца, отдали в ясли. «Социализация! Дисциплина!» – аргументы были железобетонные.
Через факультетские связи я устроилась работать в один из московских музеев. И тут в полной мере вкусила «радостей» работы матери-одиночки в чисто женском коллективе, особенно в таком, где было полно «старых дев» (с их особым, едким сочувствием) и просто «мымр» – женщин, чья жизнь явно не задалась, и они с удовольствием делились своим негативом. Атмосфера была густой, как музейная пыль, и столь же удушающей.
Возможно, именно поэтому я сблизилась с Валерием. Он работал оформителем в том же музее. Типичный представитель породы «непризнанных гениев». Его картины – экспрессивные, непонятные широким массам – вечно висели где-то на задворках полуподвальных выставок. Критики иногда бросали: «Ранние… Перспективное…» На этом всё и заканчивалось. Он был из тех, кто говорит о великом будущем, попивая дешёвый портвейн в курилке.
Ещё через год родилась Женя, и почти сразу наши отношения с Валерием, этим «непризнанным гением», начали трещать по швам. Видимо, быт, крики младенца и отсутствие вдохновения подорвали его творческий дух. Через полгода после рождения Жени он благополучно «съехал» к новой музе, молодой и, видимо, менее требовательной. А ещё через полгода мы официально развелись. Очередной «колясочный» экспонат в моей коллекции.
Как и в прошлый раз, отец настоял: Женю в два года – в ясли, никаких сантиментов. Затем он взял меня под руку (редкая честь!) и отвёл в один из институтов, в котором ректор был ему чем-то обязан. Так я внезапно стала преподавателем на кафедре иностранных языков. Карьера по блату – классика жанра.
Снова женский коллектив, но на этот раз другой. Возраст дам средний. У многих, как и у меня, были дети, но не было мужей. Общие проблемы: бессонные ночи, очереди за всем, вечный дефицит всего – сближали куда сильнее, чем музейные интриги. Помогло и то, что языки мне давались легко. Помимо французского, я неплохо знала английский и немецкий, так что могла подменять коллег или помогать им с трудными текстами. Взаимовыручка в условиях дефицита кадров – святое дело.