Белка в колесе - стр. 2

Студенческие годы… Сейчас вспоминаю их сквозь дымку времени с теплой ностальгией, хотя и там хватало своих заморочек. Наш факультет ласково называли «факультетом невест», и неспроста: он кишел дочками высокопоставленных пап, для которых филология была не столько наукой, сколько изящным времяпрепровождением перед удачным замужеством. Публика – специфическая. Да, мой отец был не дворником, но неоднократно с изысканной вежливостью мне давали понять: я не их круга. Не «золотая молодежь».

– Надо же, – ахали они, широко раскрывая невинные глазки, – у тебя мама сама готовит и убирает? У вас нет домработницы? Это звучало не как вопрос, а как приговор за социальную неполноценность, как будто отсутствие прислуги ставило крест на моей человеческой ценности. В довершение ко всему карманные деньги у меня были ровно в том количестве, чтобы не умереть с голоду и не вздумать «баловаться». Отец следил за этим с пунктуальностью бухгалтера.

Кстати, отчасти из-за этого я стала заниматься спортом. Членам команды факультета выделяли талоны на обеды, и это позволяло мне экономить часть карманных денег.

Да и поездки на соревнования давали возможность побыть независимой от отца.

Спасало только одно: я хорошо училась, в отличие от многих моих позолоченных сокурсниц, для которых сессия была форс-мажором. Поэтому ко мне часто обращались за помощью. Ирония судьбы: я, будучи «не их круга», вытягивала «золотую молодежь», удерживая на плаву.

С мамой у нас были прекрасные, почти заговорщические отношения. Ее литературный багаж был моим тайным оружием и утешением, хотя и разногласия случались. Например, я увлеклась детективами Агаты Кристи, Жорж Сименон… Мама морщила носик: «Бульварное чтиво, Аннушка». Отец же выносил вердикт лаконично и беспощадно: «Как ты можешь читать эту гадость? А впрочем… что с тебя возьмешь». В его устах это «впрочем» звучало красноречивее любого монолога.

Именно поэтому, когда в конце четвертого курса объявили набор переводчиц на какое-то важное международное мероприятие (по «налаживанию бизнес-связей с заграницей», как тогда туманно выражались), я записалась в первых рядах. Сбежать хотя бы на две недели от отца, «золотой молодежи», вечного чувства «недотянутости»!

Мой основной язык был французский. Меня прикрепили к группе деловых господ из Парижа. И это был культурный шок! Их отношение к женщинам отличалось от манер наших сокурсников так же радикально, как «Шанель №5» от одеколона «Шипр»: вежливость, галантность, комплименты не в стиле «ты воняешь духами, но мне нравишься» или «ты с филологического – так садись ко мне на колени». И тут такое! Все это сводило с ума не только меня, но и всех наших девчонок. Мы были очарованы, как кролики, перед удавом французского шарма.

Неудивительно, что ухаживания не ограничились букетами и походами в ресторан, тем более что я к тому времени уже не была невинной овечкой. За студенческие годы у меня были близкие отношения с парой парней, за что я удостоилась в некоторых кругах ироничного прозвища – «монашка». Видимо, за чрезмерную, по их меркам, сдержанность.

Пьер… Пьер мне понравился сразу. Ему еще не было тридцати, но в своей группе он явно был своим среди чужих и чужим среди своих – лидером без напора. Красавцем его назвать было сложно, но… Он был высоким, подтянутым, и от него исходил такой концентрированный шарм, что рядом с ним наши местные кавалеры тускнели, как лампочки в подъезде. Он ухаживал восхитительно: с вниманием к мелочам, с искренним интересом, с той самой французской нежностью, о которой мы только читали в запретных романах. Две недели промчались как один ослепительный, пьянящий, сказочный сон. Парфюм, вино, шепот на берегу Москвы-реки… Иллюзия иного мира.