Белград - стр. 9
Тут рано темнеет, думала она, спускаясь по лестнице. В Москве пять, здесь всего три – и уже закат.
На улице ей сразу стало жарко, вроде как в апреле по зимней привычке накутаешься, выйдешь – и сваришься. Но возвращаться не хотелось. Расстегнула молнию, прошла мимо здания суда к проспекту Теслы – и тут на нее пахну́ло ледяным ветром. Просквозило. Закашлялась, запахнула пуховик.
Большак, в отличие от московских, звучавших, когда машины разгоняются, будто резко сдернутый пластырь, лишь тихо шипел. Показался Дунай: блеснул ртутной водой, почти не отражавшей берегов. Аню отделяли от реки лишь длинная серая гостиница «Югославия» и ряд кафешек на набережной. Перебежала дорогу, забыв про светофоры. Машины сигналили, тормозили с визгом.
Кафешки оказались дебаркадерами, стояли прямо на воде. К ним с набережной вели мостки, одни – прочные, основательные, иные – наспех смастряченные. Свет на дебаркадерах не горел. Под мостками сбился в плавучие островки пестрый мусор. Барки заслонили весь вид на реку. Аня прошла вперед. Одно плавучее кафе было низким и кривобоким, с окном почти на крыше. Приблизившись, Аня поняла, что дебаркадер попросту затонул. Потому и вывернулся окном в небо, погрузив часть кровли в воду. Осиротевший мосток торчал над прибрежной прошлогодней листвой. Течение здесь было сильнее, вымывало мусор. Аня, наконец, разглядела Дунай. Вместо синего простора крупнейшей реки Европы – поток тяжелой жидкости, пахнущий тиной. Дунай равнодушно нес мимо Ани ветки и островки мутного пластика. На канистре проплыла чайка, застывшая в профиль, будто ее фотографировали. На том берегу реки – мелколесье. Бурое, безлистное.
Стемнело.
Аня поискала на онлайн-карте обменник – менячницу. Выстроила маршрут, доплелась. И наткнулась на окошко, наглухо закрытое жалюзи. Постучала в стекло, хмыкнула, решив про себя, что сербы не любят работать. Добралась до следующего обменника. Снова закрыто. В Москве шесть, тут, стало быть, всего четыре. У третьей менячницы прохожие, русские, сказали ей, что да, всё закрыто до завтра – разве что в гостинице деньги обменяют. Пришлось вернуться к «Югославии»; впрочем, это было по пути к дому.
Ячеистое, бурое бесконечное здание выглядело бы как монумент социализму, если б не белье, развешанное на балконах. Рейтузы, полотенца, свитера, майки тянулись в два ряда и придавали «Югославии» жилой вид. Аня поднялась на растянутое плоское крыльцо, вошла внутрь. Зона ресепшн – белая, с синюшной подсветкой по стенам, словно вылепленным из сугроба, тусклый свет, как в заштатной больнице. Аня задержалась перед вывеской обмена валют. Но и тут никого не было. На стойке прилеплен стикер, маркером накалякано что-то по-сербски: перерыв или пересменок.
Аня прошла дальше, в холл. Мимо нее сновали постояльцы: в основном мужчины средних лет, в спортивных костюмах и черных шлепанцах на белые носки. Присвистывая, они поднимались и спускались по плавной изогнутой лестнице с красным ковром, какую и ожидаешь в «Югославии». На стене часы показывали время в разных городах. Оказалось, это в Белграде шесть вечера. Ясно. Черт. Смартфон сам перескочил на местное время.
Пройдя гостиницу насквозь, Аня опять вышла к набережной. Слева светились колонны, как бутылки подсолнечного масла, мигала золотом вывеска «Grand Casino». Приблизилась, постояла у крутящихся дверей, но на отдалении, чтобы датчик не среагировал. Должны же в казино быть деньги? Шагнула вперед. Дверь прокрутилась.