Бабка поневоле - стр. 4
– Буду, буду, – пообещала я, с облегчением думая, что сначала мне придётся разобраться, как звонить с допотопного кнопочного телефона Михаловны. Эх, жаль, что мой смартфон для меня недоступен, а купить новый на пенсию Михаловны, как я поняла, будет нереально.
И вот я дома. В своей – её – нашей – однушке. Маленькая прихожая, ведущая в совмещённую гостиную-спальню, крошечная кухня и санузел. Всё чистенько, аккуратно, но без изысков. Диван, телевизор, книжный шкаф, полный классики и мемуаров, и уйма фотографий. Молодая Михаловна с мужем, маленькая Люда, выпускные… Я чувствовала лёгкое головокружение. Это был не просто чужой дом. Это был архив чужой жизни.
– Диван купили с Сашей в 82-м, на первую зарплату, – тихо сказал голос. – А шторы Люда подарила на юбилей. Говорит, чтоб светлее было.
Я подошла к окну. Третий этаж. Вид на стандартный двор-колодец, детскую площадку, парковку. Ничего особенного. Но это был её мир. Теперь мой.
Разбирая сумки, я наткнулась на аптечку, которую принесла дочь. Это была не просто сумочка, а портативный филиал аптеки. Баночки, блистеры, пузырьки. Всё с аккуратными этикетками. Я открыла один флакон. «От запоров» – подсказала Михаловна. Закрыла. Открыла другой. «Для улучшения мозгового кровообращения – чтоб голова не кружилась»
«Ну что, Михаловна, – вздохнула я, – живём! У тебя тут фармацевтический рай». Михаловна хмыкнула: «Привычка пить таблетки вовремя – признак качественной старости. А еще, знаешь шутку? Молодая женщина превращается в старушку, когда её косметичка превращается в аптечку».
Вот за что я обожала Михаловну, так за чувство юмора. Она еле ходит, а всё туда же, шутки шутит. А теперь у неё и собеседник появился 24/7. Ей не скучно, а мне полезно. И… тоже не скучно.
Собрав волю в кулак, я решила спуститься вниз, вынести мусор и просто подышать воздухом, который не пахнет больницей. Спуск по лестнице дался непросто – колени жалобно поскрипывали, предупреждая о каждом шаге. «Тихо, старина, – мысленно успокаивала я свои суставы, – мы же не на эльбрус взбираемся. Всего-то три этажа».
И вот, в подъезде, у почтовых ящиков, я столкнулась с ними. С моими мамой и папой! Мама, с лицом, исчерченным бессонными ночами, и мой папа, выглядевший вдвое старше своих лет. Они выходили из лифта, а я уже заходила в подъезд.
Увидев их, что-то внутри оборвалось. Инстинкт, сильнее разума. Я рванулась вперёд, чтобы обнять её, закричать «Мама!». Из моей груди вырвался лишь сдавленный, сиплый звук: «Ма…»
Они оба остановились и уставились на меня. В глазах папы – пустота, в глазах мамы – лёгкое недоумение и сочувствие. Я поймала себя, откашлялась, пытаясь скрыть дрожь в голосе.
– Марина… Извините. Какая трагедия… что дочка ваша сейчас в коме, – выдавила я, глядя в пол.
Мамино – нет, Маринино – лицо исказилось от боли.
– Да, Зоя Михайловна, спасибо, что беспокоитесь. Мы… мы верим, что наша Зоюшка выздоровеет. Она у нас такая добрая, заботливая…
Голос её дрогнул.
– Она всегда всем помогала. И соседям старшим, и бездомным котам… Она обязательно придёт в себя. Мы молимся.
Каждая её слово резало мне сердуе. Я стояла в полуметре от неё, моей мамы, и не могла её обнять, не могла сказать, что это я, что я жива, просто в другом теле.
– Она… она точно поправится, – прохрипела я, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. – У неё сильный дух.