Бабка поневоле - стр. 11

Я смотрела на него, не в силах отвести глаз. Он был так близко. Я могла протянуть руку и дотронуться.

– Вы… вы её молодой человек? – спросила я, боясь спугнуть этот момент.

– Да, – он кивнул, и в его глазах вспыхнула та самая искорка, которую я так любила. – Я каждый день к ней прихожу. И… вы не поверите, но я это чувствую.

– Что чувствуете? – прошептала я.

– Что она… возвращается. Ненадолго. – Макс посмотрел куда-то вдаль, словно видя её за больничной койкой. – Иногда, обычно под вечер, когда я с ней разговариваю… её пальцы шевелятся. Совсем чуть-чуть. Один раз… один раз она будто попыталась открыть глаза. На секунду. Врачи говорят, это может быть рефлекс, но я… я верю, что это она. Она пытается вернуться.

В его словах была такая непоколебимая, тихая вера, что у меня внутри всё перевернулось. Комок в горле разжался, уступая место чему-то тёплому и светлому.

Он ждал. Он верил. Он не сдавался.

Он любил меня.

Не ту, прежнюю, порхающую Зою, а ту, что была там, за гранью. Он боролся за неё.

– Она… она обязательно вернётся, – сказала я, и мой голос вдруг стал твёрже. Я смотрела прямо на него, вкладывая в слова всю свою надежду, всю свою любовь, которую не могла выразить иначе. – У неё… сильный дух. Я это знаю.

Макс удивился, встретив такой уверенный взгляд старой соседки, но кивнул.

– Спасибо. Мы тоже в это верим.

Они пошли дальше, к выходу со двора. Я сидела и смотрела им вслед, пока они не скрылись из виду.

А потом ко мне вернулось то чувство, от которого я раньше порхала. Только теперь оно было другим. Не лёгким, а тяжёлым, как слиток золота. Не беззаботным, а осознанным. Это была надежда.

Макс дал мне её. Своей верой, своей преданностью.

«Он ждёт тебя, – прошептала я сама себе. – Ты слышала? Он чувствует тебя. Ты не одна».

Во мне проснулась не та беспечная девчонка, что бегала по универу, а кто-то другой. Кто-то более сильный. Тот, кто прошёл через больницу, через поликлинику, через отчаяние и нашёл в себе силы надеть шляпку и пойти пить кофе с подругами.

Да, я была в теле старухи. Да, я была невидимкой для этого мира. Но я была жива. И где-то там, в больнице, лежала моя вторая половина. И её ждали. Её любили.

А значит, и меня любили.

Я поднялась с лавочки. Спина болела, ноги гудели. Но внутри меня горел огонь. Не яркий и весёлый, как раньше, а ровный, устойчивый, как свет маяка в ночи.

Он ждал. А я… я должна была сделать всё, чтобы не подвести его. Чтобы, когда я вернусь, мне было что рассказать. Чтобы наша любовь прошла не только через лёгкость, но и через эту немыслимую проверку на прочность.

Я пошла домой. Тяжело, медленно, скрипя суставами. Но я шла. И впервые за долгое время я думала не о том, что я потеряла, а о том, что мне предстоит вернуть.

– Михаловна, слушай идею! – объявила я. – Закажем суши! Или пиццу! Или и то, и другое! Есть хочется, а у тебя ничего съедобного в холодильнике нет.

В голове воцарилась красноречивая пауза, после которой раздался тихий, но исполненный ужаса вздох.

«Детка, ты с ума сошла? – проговорил голос. – На одну эту „пиццу“ у нас полпенсии улетит! Мы так до конца месяца на одних сухариках не протянем. Да и куда мне сухари с моей челюстью вставной жевать?».

– Ну, Михаловна, – заныла я, – не каждый же день. А то, что у тебя есть в холодильнике – это ж не еда, а ингредиенты для депрессии.