Баавгай Чоно. Медведь с волчьим сердцем - стр. 14
Седовласый подсел к Баавгаю и что-то спросил на незнакомом языке. Мишка пожал плечами, давая понять, что не понимает. Тогда старик перешел на булгарский.
– Откуда ты пришел, юноша?
– Из Булгара.
– Не похож. Ты с Севера.
– Пришел из Булгара, а привели меня туда издалека. Русич я, из Переяславля.
– Пленный?
– Был пленным, был рабом, а сейчас я свободен. А вы откуда, дедушка?
– Я из Шираза.
– Я не знаю, где это.
– На юге, далеко за Шизирским морем. В Персии. А чем ты занимаешься?
– Я кузнец, – Баавгай достал из кожаных ножен нож. – Вот моя работа. А зовут меня Мишкой и Баавгаем.
Мишка хотел добавить, что теперь еще и Чоно, но умолчал об этом.
– А меня можешь называть Азадом. Люди меня называют шаиром, но я всего лишь тень шаира, которого зовут Саади.
– Кто такой шаир?
– Сочинитель.
– Сказитель. Скоморох, – сказал Баавгай. – Так у нас на родине называют. Я любил слушать их песни.
Азад поднялся, оправил халат и медленно, нараспев заговорил на незнакомом певучем языке. Теперь Мишка знал, что это язык персов. Голос Азада стал иным. Он преобразился и будто пел, а не рассказывал. Баавгай не понял ни слова, но ощутил некую силу, которая таится в этих словах.
Старик повторил то же самое на булгарском:
Крепко ударил я заступом в рыхлую землю.
Вдруг из таинственной тьмы ее вещему голосу внемлю:
«Помни, врываясь в глубокие недра мои:
Их удобрили своими костями собратья твои».
– Это вы придумали? – спросил Мишка. – Мудрено.
– Нет. Это сочинил великий Саади, – ответил старик, вновь усаживаясь на топчан. – Я лишь тень шаира. А мои сочинения не столь глубоки, во мне нет той искры, что в моем друге. Говорят, он вернулся в Шираз и ведет там спокойную жизнь. Долго мы скитались по разным землям, а потом пути наши разошлись. Может быть, когда-нибудь и я туда вернусь.
Баавгай по просьбе Азада стал рассказывать о своей жизни, о том, как жил в далеком Переяславле, как попал в плен, как стал рабом. Но больше персу хотелось узнать, как жили северяне. Много расспрашивал о том, что едят, как одеваются, чем занимаются во время отдыха.
Беседовали долго, пока не пришли Николо и Маттео. Увидев Баавгая, венецианцы очень обрадовались.
– Ты жив! А мы боялись, что ты умер, – сказал Николо.
– Я тоже не верил, что поднимусь. Но старуха оказалась хорошим знахарем, выходила меня.
– Через два дня выезжает караван, с которым мы отправимся в путь. Ты не передумал ехать с нами?
– Шаг я уже сделал, теперь остается сделать и второй.
Николо обратил внимание на старика.
– Вы уже познакомились?
Азад кивнул.
– Мы уже побеседовали с вашим другом. Баавгай добрый собеседник, с уважением выслушал старика.
– Мы его заберем.
Братья увели Мишку и стали расспрашивать, как добрался до Укека, как себя чувствует после болезни. Баавгай рассказал все, утаив только разговор с шаманкой и о том, что он теперь стал Чоно. О таких вещах лучше не болтать на каждом углу. Даже друзьям.
Братья велели Баяру принести хорхог (запеченное в овечьей шкуре мясо), и рыбы, и молочной браги, которая у местных называлась архи. Мишка иногда тосковал по обычному душистому хлебу, но кочевники не знали, что это такое, не выращивали пшеницы. Вся еда была проста и состояла из мяса – вареного, печеного или сушеного, да из молока и высушенного творога.
Когда старик принес свежезапеченое мясо, Мишка вспомнил, что в последний раз ел рано утром, перед тем как войти в город. И лишь учуял запах, исходящий от дымящейся обгоревшей шкуры, внутри которой ждала баранина, почувствовал, как в желудке заурчало от голода. В сердце снова проснулся Чоно, который, наверное, очень любил мясо, но Баавгай загнал зверя обратно – не время сейчас быть волком.