Артисты и клоуны. Роман - стр. 23

– Да по фигу. Не ты первый, не ты последний. Поступишь.

– Ну, должон. А не то, смерть мне есть мгновенная.

Гена откусывает беляш.

– Кто весел, тот смеется, кто хочет – тот допьется! – поет он с беляшом во рту и, после короткой паузы, спрашивает:

– А как у тебя с твоим инъязом?

– А! Устал. Голова уже вконец задуренная. Впору писать мемуары под названием «Калi я быў разумны».5

– А, наливай! Лучше умереть со стаканом в руке, чем с дрожью в коленях.

В квартире тихо – все заняты своими делами.

Сережа стоит прямо посреди «большой комнаты», сложив руки крест-накрест, и смотрит отрешенно куда-то в одну точку.

В большинстве семей эта комната зовется «залом». Но у членов нашей развеселой семейки это вызывает здоровый смех. В самом деле, ну какой там «зал»? Зал – это в Букингемском дворце, в Эрмитаже. А здесь, в городской квартире… Как говорит Саша, «Да уж, не Версаль»!

Обстановка в комнате, в целом, довольно обычная, и только один ее элемент придает ей своеобразие, внося совершенно особую ноту – это книги. Высокие застекленные полки с книгами сплошь занимают две стены, так что помещение напоминает библиотеку, – да это и есть, в сущности, библиотека.

Входит Мать. Поскольку комната проходная, ей нужно пересечь ее по диагонали, чтобы пройти в спальню. Можно, конечно, обойти Сережу. Но Мать раздражает это стояние «столбиком», и она обращается к нему.

– Опять застыл? Ни пройти, ни проехать? – спрашивает она младшего сына.

У Сережи это не вызывает никакой реакции, он продолжает в задумчивости стоять в «точке приземления», не двигаясь с места даже на миллиметр.

– «На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн…» – декламирует Мать, щелкая пальцами у него перед носом.

Сережа, кажется, возвращается к реальности.

– Что ты говоришь? – спрашивает он.

– Публичное одиночество! – вздыхает Мать. – Тебе этому и учиться не надо!

Сережа сразу заинтересовывается.

– А что это такое, публичное одиночество? – задает он неизбежный вопрос.

– Это когда актеров учат, они делают такой этюд: «публичное одиночество», – объясняет Мать. – Человек садится в присутствии всех, ну скажем, на стул, и просто сидит, стараясь не обращать внимания на окружающих, просто не замечать их.

– Просто сидит, и все?

– Не обязательно. Может чем-то заниматься, но обязательно игнорируя всех вокруг. И делать это нужно довольно долго.

– А зачем это?

– Это для того, чтобы артист привык не смущаться публики в зале во время спектакля, научился вести себя так, словно он просто живет на сцене, чтоб вел себя естественно, не думая все время, что на него смотрят.

– То есть, – удивляется Сережа, – ему должно быть все равно, что в зале сидят люди?

– Не совсем, – продолжает Мать раскрывать секреты своей профессии. – И даже наоборот – он должен чувствовать публику, ее настроение. Ведь он играет для зрителей. Просто он не должен быть «зажат», должен быть свободен, раскрепощен. Это очень трудно, ведь выходя на сцену, человек всегда волнуется. Так что «публичному одиночеству» нужно учиться.

– А у меня и так хорошо получается?

Мать вновь вздыхает – Ох, и получается!

– Даже слишком хорошо, – произносит она. – Но это не значит, что из тебя получится артист.

– Почему?

– Ты не играешь роль, ты просто погружен в себя и не замечаешь никого вокруг.