Армейские рассказы - стр. 7
– Иди пока к друзьям, – уже куда более мягко говорит Белецкий, – тебя вызовут.
Едва не волоча ноги по земле иду к пацанам. В голове каша. Я только что получил свою судьбу в руки и сделал выбор. Выбор – всегда ответственность. Почему сейчас так тошно? Проще быть щепкой в водовороте? Проще переложить все последствия но кого-то другого? А что, если я ошибся? Как всë обернётся? Покажет только время. Но время сейчас неумолимо замедляется, останавливается и я, кажется, навечно застываю в этом моменте. В голове глухим набатом ударяет чугуном пудовый колокол, и в такт колыхающейся перед глазами картинке звучит откуда-то из глубины черепной коробки песня «Whom the bell tolls» группы Metallica. Наконец добираюсь до лавки.
– Ну, что, – спрашивает Виталëк, – Наконечного видел?
– Не поверите, – мрачно улыбаюсь я, – предложили в элите послужить, как Бамбавэячуне.
Повисает пауза.
– И-и-и, – вопросительно протягивает Виталëк.
– Я согласился, – выдыхаю я.
– Ну ты и козёл! – громко кричит Сидоркин с нотками истеричного смеха.
– Так а что, Санёк, – заступается за меня Виталëк, – тебе предложили бы, так и ты бы согласился. И к дому ближе, и войска получше.
С минуту молчим.
– Будешь в красном берете ходить, парады разгонять, – говорит Виталëк.
– Да я уже сам не рад, что согласился…
Громкоговоритель на столбе по очереди выплёвывает с десяток фамилий, и мою в том числе. Все названные встают с лавок и выходят из-под тени навесов под палящее солнце. Виталëк с Саньком встают вместе со мной. Мы пожимаем друг другу руки, хлопаем по плечам.
– Давай, Витëк, удачи, – говорит Санёк.
– Вам тоже, пацаны, давайте, – грустно прощаюсь я и иду к остальным.
Во двор заезжает КамАЗ с тентом. В небольшом дворе военкомата он похож на кита, выбросившегося на берег. Шипя пневматикой тормозов он разворачивается и сдаёт задом к нашим лавкам. В кузове сидят двое военных в оливковых беретах.
– Залазьте, – кивает головой в глубину кузова один из них.
Водитель тем временем выпрыгивает из кабины и открывает задний борт. По очереди взбираемся и рассаживаемся по лавкам. Борт закрывается. Лёгкий рывок, и мы тронулись. Поворачиваю голову. На плацу стоят мои друзья и медленно машут мне. Виталëк полностью серьёзен, а Санёк улыбается глупой похмельной улыбкой. В проёме тента их фигуры постепенно уменьшаются, пространство заполняется синим прозрачным небом и летним пейзажем, затем мы поворачиваем, и они скрываются из виду, уступая место придорожным аллеям летнего Гомеля. Служба началась…
Глава 3
Подневольный
– Рота, подъём! – крик дневального вырывает меня из зыбкого сна. Встаю быстрее, чем просыпаюсь. Хочу спросить у сержанта, нужно ли мне тоже подниматься, но мозг уже сбрасывает обрывки сна, и я понимаю, что да, мне тоже нужно, я в армии, я как все! Натягиваю штаны, запрыгивают в тапки, накидываю мастерку. Всё, я одет. Звучит команда «оправиться», теперь можно застегнуться. Суетливо толпимся на входе в санузел. Девяносто человек не шутка. Рота. Умываемся, кантуем друг другу затылки. Хочется напиться на день вперёд, припадаю к крану и открываю его на полный оборот. Холодная, отдающая железом вода, мощной струёй, минуя, кажется, рот и глотку, льётся сразу в желудок, наполняя его приятной прохладной тяжестью. Строимся на утреннюю поверку. В казарме висит тяжёлый густой запах. Мне он знаком. Это запах адреналина. Такой часто можно почувствовать в зале на соревнованиях, или в раздевалке. Но здесь его природа другая. Страх. Он здесь повсюду. Страх ночью проникает под простыни, делается липким и тяжёлым, смотрит на нас утром из чёрного зева берцев, заползает сороконожкой в тарелку с завтраком, лишает аппетита, дыхания, стучится прикладом автомата по фляге с водой во время бега, страх превращает шутку в издевательство, ожидание в ад. Страх тянет время. Минуты превращаются в часы, а дни в годы. Постоянно преследует чувство, а точнее предчувствие чего-то нехорошего. Ничего плохого день за днём не происходит, но все мы остаёмся кроликами в пасти удава. Мы знаем, что скоро нас непременно съедят. Если не сегодня, то уж завтра – непременно..