Армейские рассказы - стр. 38
– Лорченко, – старший лейтенант Шкульков кричит с другой стороны поляны, – организуй дрова нам на костёр.
Старший сержант бросает быстрый взгляд на Радчикова.
– Гурченко, Жук, метнулись быстро за дровами офицерам, – Радчело на правах черпака отправляет нас на поиски дров.
В сентябрьском лесу свежо и тихо, только назойливый писк комаров пронзает лесную идиллию. Под берцами весёлой перестрелкой хрустят сухие ветки. Мы с Жуковцом несëм за два конца плащ-палатку, бросая в неё всё, подходящее под определение “дрова”.
– Ты заканчивал что-то? – спрашиваю я, – где так в машинах шарить научили?
– Да нет, – Жуковец, будто бы виновато, улыбается, – я школу только закончил, на права отучился, и в армию. А в машинах… Так у меня отец ремонтирует, со всего района к нему гоняют. Я с детства в гараже.
– Хорошо тебе, я вот совсем слабо вожу.
– Ничего, научишься, Подаченко, вон, и тот ездит, – со смехом подбадривает меня Жук, и я тоже смеюсь в ответ.
– Ты в гараж задом заехал на буханке?
– Так никто не заехал, – Жуковец снова смеётся, – они четыре палки в поле воткнули, иди разберись, где у них ворота, где боковая стена. Только Подаченко и Коль сумели запарковаться.
Улыбаюсь. Приятно осознавать, что ты не один такой бивень в вождении.
Выходим из леса. Плащ-палатка, которую мы тянем уже волоком, оставляет за собой полосу из смятых папоротников и мелкой лесной растительности.
– Здесь третью часть оставьте, – командует Лорченко, – остальное – вон за те елки, офицерам.
Вскоре наш костёр уже пылает и сухо постреливает, выбрасывая редкие искры. Из КамАЗа принесли мешок с консервами. Перловая каша с говядиной, конечно, не шашлык, но нам грех жаловаться. Семуткин ловко вскрывает банки массивным армейским ножом и передаёт дальше. Коль заворачивает крышки банок полукругом и отдаёт Подаченко, который вешает их на длинные палки и уже раздаёт каждому сидящему. Получившие свою порцию рассаживаются вокруг костра и, точно американские скауты, жарящие зефирки в походе, поджаривают кашу на костре.
– Год назад Козёл так накидался, что потом на остановке возле части спал обоссаный, – говорит Артёмов, – его потом наши патрули заметили, машину вызвали и домой завезли.
– Так эта свинья, – вмешивается Радчело, – по дороге всю колбасу сожрала. В машине навонял, падла, и так жрать охота…
– Вы бы потише, – негромко говорит Лорченко, – а то Козёл, Козёл… Вон, полковник Толок в прошлом году в листья возле курилки закопался и два часа лежал разговоры солдат слушал.
После этих слов все дружно смеются. Прерывает наш смех тонкий громкий голос:
– Отставить веселье! – капитан Козлов выбирается из-за ёлок и, с трудом переваливаясь, идёт к нам. Его монгольское лицо, широкое, как бескрайние степи Тенгри, таящее в своих глубинах маленькие раскосые глазки, раскраснелось и будто бы слегка отстряло от черепа. Оно подпрыгивает и растягивается при каждом шаге, точно живя своей независимой жизнью.
– Артёмов! – резко кричит он.
– Я! – Артёмов в соответствии со сроком службы неспешно встаёт.
– Три наряда вне очереди, – говорит Козлов и пристально смотрит на солдата со странной улыбкой.
– Есть, три наряда вне очереди, – недовольно бормочет тот.
С лица офицера сползает улыбка.
– Ты должен был спросить “за что?” – почти обиженно поправляет он.