Амуртэя. Эпос любовных происшествий - стр. 4

Я лишь кивнул и пожал плечами, словно снимая с себя ответственность за происходящее:

– Во всяком случае, как я уже сказал, ваши условия борьбы будут равны. Пока она будет пытаться «найти себя» в обретших плоть собственных иллюзиях, ты… ты укажешь ей на истину их происхождения.

– Так симпатизируешь мне, что даешь такую явную подсказку? – Жнец улыбнулся, и в этой улыбке промелькнуло нечто, напоминающее благодарность.

– Это будет непросто, – я слегка склонил голову; глаза напротив на мгновение вспыхнули живым азартом. – Но желаю удачи победить эхо ее личной драмы.

Тишина повисла между нами, наполненная невысказанными словами и скрытыми смыслами. Жнец снова взглянул на арку перехода, теперь уже осознавая, что ждет его по ту сторону: битва с призраками ее прошлого, с тенями ее разочарований, с болью, что едва не убила ее.

Он глубоко вдохнул, ощущая, как в груди разгорается странное тепло. Не от любви – нет, еще не от любви. От предвкушения. От осознания, что за вечность у него снова есть цель, достойная бессмертия.

– Что ж, Элисса, значит… – произнес Жнец имя избранницы, шагнув к арке. – Вееро и впрямь поехавший, и я вынужден ему подыграть? Посмотрим, кто из нас сильнее: ее фантазия или мое желание усыпить ее шизу.

И с этими словами он шагнул в переливы света, оставляя меня одного.

Он только что назвал меня поехавшим? Ну да. Я всегда таким был. А Амуртэя – отражение моей сути.

Я проводил Жнеца взглядом и, глядя ему вслед, не мог сдержать улыбки:

– Да начнется игра…

[Каэль]

Я шел, ведомый зовом сердца, к апартаментам Элиссы. Не собирался вторгаться в ее личное пространство, лишь надеялся встретить ее неподалеку. И удача мне улыбнулась.

Но она была не одна.

Рядом с ней стоял незнакомец. Его облик приковывал взгляд: багровый шрам на правой щеке, похожий на знак анархии (или, скорее, клеймо), лишь подчеркивал хищную привлекательность. Левое ухо украшали шипы, а многочисленные серьги словно декламировали темную суть владельца.

Черные волосы – прямая челка, нависающая над глазами; сзади длиннее, прикрывают шею. Слева несколько высветленных прядей складываются в узор, напоминающий волчий оскал. Поджарый, как доберман, и заметно выше меня.

Будучи Жнецом любви, я невольно оценил его ауру: она излучала ту самую притягательность, что не могла не зацепить девушку с ее вкусом. Мелькнула мысль: возможно, все мы здесь, ее кандидаты, в чем‑то схожи – хотя бы этой темной харизмой.

Незнакомец мурлыкал, глядя на Элиссу:

– Обычно мое сердце холодно как лед, но что‑то глубоко внутри меня требует тебя. Позволишь влюбиться, или же я паду в немилость?

– Можешь попробовать, – ответила Элисса, и на губах ее расцвела кокетливая улыбка.

Они остановились. Незнакомец встал перед ней, глядя прямо в глаза:

– Я сделаю так, что это того стоит, и сведу тебя с ума, Регентша пепельных писем.

«Регентша пепельных писем»…

Я замер, пытаясь осмыслить услышанное. «Пепельные письма»… Вероятно, метафора сожженных посланий, невысказанных признаний, утраченных связей. Пепел – символ необратимости, письма – ностальгии. А «регентша»… Хранительница руин этих чувств? Богиня забытых любовных исповедей? Образ отзывался эхом эпистолярных романов эпохи романтизма, где страсть всегда граничит с гибелью.