Американский мультикультурализм. Интеллектуальная история и социально-политический контекст - стр. 23

Впрочем, кризис национальной идентичности, о признаках которого писал фон Кайзерлинг, не был пока столь очевиден для большинства современников. Напротив, тяготы Великой депрессии, сменившей «prosperity» 1920-х гг., а затем и события Второй мировой войны заставили американскую нацию сплотиться перед беспрецедентными угрозами. К тому же после победы демократов на президентских выборах 1932 г. разительно изменилась риторика политического истеблишмента. Призыв Рузвельта позаботиться о «человеке, забытом у подножья экономической пирамиды» и «поставить социальные ценности выше, чем денежные доходы» был обращен не только к среднему классу Америки, но и ко всей нации[93]. Рузвельтовский «новый курс» стал стратегией экономических реформ, обладавшей всеми признаками «национальной политики». Размышляя об итогах первых пяти лет своего пребывания у власти, Рузвельт отметил: «Пять лет ожесточенных споров, пять лет осмысления информации, поступающей через радио и кинематограф, стали подлинной школой, в которой страна училась понимать свои проблемы. В результате мы научились думать о себе как о единой нации, ощущать себя единой нацией. Сегодня, как никогда прежде в истории Америки, каждый слой общества готов сказать другому: народ твой будет моим народом»[94].

Политический стиль Рузвельта, а главное – позитивные результаты его социально-экономической политики заметно снизили накал межэтнических конфликтов. Не случайно, что на протяжении 1930-х гг. этнические диаспоры крупных американских городов стали надежной частью электората Демократической партии[95]. А патриотический подъем времен Второй мировой войны окончательно снял проблему «американцев через дефис». Однако снижение накала этнокультурного противостояния само по себе не могло решить проблему кризиса национальной идентичности. Гораздо большую роль в этом плане сыграло успешное участие США в мировой войне и формировании «архитектуры» послевоенного мирового порядка. На фоне этих эпических событий провиденциализм и мессианство, свойственные американскому самосознанию, приобрели особое звучание, а на смену высокомерному изоляционизму пришло глобалистское, «сверхдержавное» мышление. Характерным примерном является послание Ф. Рузвельта Конгрессу в 1944 г., в котором президент впервые представил свое видение послевоенного развития страны. Доказывая, что государство не вправе отказываться от своих социальных обязательств, Рузвельт подчеркивал не только необходимость обеспечить соответствующие права всем гражданам Америки «вне зависимости от их статуса, расы или веры», но и глобальное значение этого политического опыта. «Достойное место Америки в мире, – заявил он, – зависит от того, насколько перечисленные и аналогичные права реально распространяются на ее граждан»[96].

Подобные акценты переводили проблему национальной консолидации американского общества в плоскость глобальной геополитики и противостояния со всеми мировыми силами, «препятствующими прогрессу и демократии». Однако самоидентификация «от обратного», зависимость общественного сознания от наличия образа врага были весьма шаткими основаниями для национальной консолидации. К тому же в середине ХХ в. разительно менялось и само американское общество. Проблема ассимиляции этнокультурных диаспор казалась уже «частным случаем» на фоне формирования стратифицированного социального пространства. Политическая и интеллектуальная элита США долгое время не учитывала этот фактор – и республиканская пропаганда «возврата к старым добрым временам», и рузвельтовский «новый курс», и тем более патриотическая риторика в годы Второй мировой войны исходили из представления об американской нации, совершенно консолидированной в своей основе, не утратившей тот «общественный договор», который изначально сформировал ее политическое и духовное единство. Между тем социальная реальность становилась существенно иной. Прорыв в ее осмыслении совершили представители американской «эмпирической социологии» 1920–1930-х гг., отказавшиеся от стереотипов социал-дарвинизма и англоконформизма.