Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950 - стр. 107

Иду в «Эрмитаж» – в надежде встретить Тарасова и сказать ему, что надо с ним поговорить.

Нет Вас. – и вот лезет в голову всякая дурь.

Опять у меня нехорошо-беспокойно на душе. В таком настроении я делаю разные глупости.

Господи, хоть бы встретить Тарасова.

[Ночью.]

Видела его, но в компании Званцева и Лейна.

Говорят, вчера приехал.

Сегодня в 8 часов репетиция.

Я так волнуюсь – [ужас. – вымарано].

Не могу представить, как я буду играть, если он будет смотреть. А может быть, [он. – вымарано] и не придет.

Очень тревожно за роль372. Костя [К. С. Станиславский] сердится – пьеса подвигается туго373.

Роль затрепалась. Живу на сцене не так хорошо, как раньше – [стесняюсь ужасно. – вымарано].

Беспокойно.

Вчера чуть не ревела на репетиции374.

Вас. в Москве, но в театр не показывается.

Говорят, вчера Вас. заходил вечером на репетицию. Несколько моментов было, когда мне казалось, что он в зале. Но я не верила себе. И вот сегодня узнаю, что действительно он был.

Мне так непонятно. [Прийти и не поздороваться, ничего не сказать. – вымарано].

[Господи, как я ничего-ничего не понимаю. – зачеркнуто.]

Он – какой-то [чужой для меня, такой. – вымарано] непроницаемый, как какая-то тайна.

Кулаковский375 сказал Жоржу [Г. Г. Коонену], что Качалов из театра уходит376.

Не верю этому, но есть что-то странное в его отношении к театру – в том, что он совсем ничем не интересуется, не заглядывает на репетиции.

Господи, хоть бы увидать его скорее.

Мне уже теперь все равно – как [и] где мы встретимся. О себе я не думаю. [Я поставила крест. – вымарано].

Но только бы увидать его, убедиться, что он такой же, как был.

Я представляю его [себе чужим – скорбным и тихим. – вымарано].

Я жду и боюсь, и [трепещу от ужаса. – вымарано]… Мне так страшно.

[Труп]. – Вот, вот чего я [жду и боюсь. – вымарано].

Скорее бы, скорее бы увидать его улыбку, его [тихую. – вымарано] ясную, грустную улыбку.

Любимый мой, единственный мой, [не надо смерти. – вымарано].

Все, все зовет к жизни, к радостной и светлой. Надо жить, надо жить!377

Надо собрать всю свою волю, все силы, все устремить к одному – к «радостному [созерцанью и переживанью. – вымарано] жизни во всей ее полноте». – Это его же слова.

Я поставила его карточку на стол и вот вглядывалась в нее…

[И вырвалось из груди – что все… Это все… – вымарано].

Осень.

«Сирени поблекли»378?

Я вспоминаю те осенние вечера, когда мы бродили по тихим переулкам, [тихо. – вымарано] говорили, и листья кружились в воздухе. И была грустная радость и трепетные надежды…

А теперь – [смерть. – вымарано].

Жутко, холодно.

Я не знаю, как жить.

Опять стою я растерянная, [трепетная. – вымарано] перед лицом огромной непонятной жизни, и опять рвется из груди – «Что же надо делать?»

6 часов.

Сегодня бодро у меня на душе.

Была удачная репетиция – нервы встряхнулись, опять хочется работать.

[Мой любимый. – вымарано] – я буду работать, я буду жить.

Ведь он – [последнее. – вымарано] в моей жизни. [Последнее. – вымарано].

Мне так ясно – что любить я уже не могу больше. И его я люблю иначе. Но он – один. [. – вымарано].

Мне так грустно сегодня.