Альфа. В плену Зверя - стр. 18
Я не знаю, как дальше жить. Я не знаю, что будет с нами. Но я знаю, что я не могу от него убежать. Не могу.
Этой ночью всё было иначе. Охотники увеличили дозу, и я поняла это ещё до того, как он начал задыхаться. Сначала он просто замер, сжав руки в кулаки, а потом его тело дёрнулось, напряглось, будто внутри него включили пыточный механизм, рвущий его изнутри. Жила на шее вздулась, пальцы судорожно сжались, и он сделал резкий вдох, такой глубокий, словно пытался втянуть в себя весь воздух клетки. Я отпрянула. Он не смотрел на меня, но я знала, что через несколько секунд посмотрит. И тогда всё начнётся.
Он резко выбросил руку вперёд, сжал пальцы, как будто собирался ударить, но в последний момент забил кулаком в бетон. По костяшкам тут же потекла кровь. Но он даже не почувствовал. Его рвало изнутри. Руки дёрнулись, когти вспороли его же кожу. Он замирает. Напряжение проходит по его телу волной, будто под кожей скручиваются тысячи невидимых нитей, готовых разорваться. Веки дрожат, пальцы сжимаются в кулаки, но это ненадолго. Первым меняется дыхание – оно становится рваным, утробным, будто его лёгкие больше не справляются с человеческой формой. Вены на шее вздуваются, натягиваются, а затем бледная кожа начинает темнеть, покрываться тенью, которая превращается в шерсть.
Звук. Глухой, хрусткий, болезненный. В его руках ломаются кости, как будто кто-то безжалостно их выворачивает, перестраивает. Суставы вздуваются, пальцы вытягиваются, ногти удлиняются, превращаясь в когти, острые, как лезвия. Он судорожно выдыхает, запрокидывает голову, и в этот момент из его горла вырывается низкий, гортанный рык – не человеческий, не волчий, нечто среднее.
Он полуволк.
Шерсть пробивается на плечах, сползает к груди, чёрная, жёсткая, как сажа, но его тело остаётся почти человеческим – мощным, сильным, огромным. Позвоночник выгибается, спина становится шире, осанка меняется, будто зверь внутри вырывается наружу, но до конца не выходит. Светло-зелёные глаза светятся в полумраке клетки, как угли, разгорающиеся в ночи.
Зверь рвётся, но человек ещё держится.
Он шевелит пальцами – когтистые, длинные, страшные, но его движение медленное, осознанное, будто он пробует новую плоть. Он смотрит, дышит, сжимает кулаки, и в этом моменте слишком много контроля.
Полуобращённый, он ужасающе красив.
В этом состоянии он – живое воплощение силы, дикости, чего-то первобытного, опасного, древнего. Он весь – баланс между хищником и человеком, между разумом и зверем, между кровью и чем-то большим.
Но этот баланс шаткий. Он сжал голову, стиснул зубы так, что скулы выступили, а потом резко повернул голову ко мне.
И всё. В клетке больше никого не было, кроме нас.
Он шагнул. Я сделала шаг назад. Он снова шагнул, и я прижалась спиной к прутьям. Всё повторяется. Всё, как в ту ночь. Только хуже. Тогда он был хищником. Теперь – зверем на грани. Его рука вжалась в металл рядом с моей головой, горячая, сильная. Я не двигалась. Боялась даже дышать.
А он нюхал меня.
Глубокие вдохи, срывающиеся рычанием, нос скользнул по моей скуле, губы на секунду коснулись виска, но не для поцелуя – просто он дышал, просто впитывал запах.
– Ты пахнешь неправильно, – глухо выдохнул он мне в ухо, голос его был низким, хриплым, словно рваная ткань. – Не как жертва. Не как та, кто боится меня.