Альфа. В плену Зверя - стр. 19

Я боюсь.

Но он прав.

Что-то изменилось.

Его рука скользнула по моей шее, сжала затылок, лицо прижалось к моей коже, горячее, колючее. Он рычал, вжимался в меня, тёрся, как зверь, который мечтает разорвать, но сдерживает себя.

И сдерживается в последний раз.

Его дыхание обжигает, язык резко скользит по коже ключицы, горячий, влажный, резкий. Я вскрикиваю. Он вжимает меня сильнее.

Но вдруг резко отдёргивается.

Руки замирают в воздухе, тело дрожит от напряжения, и он резко отшатывается.

Раненый зверь.

Он не может.

Не может.

Но тело рвётся.

Он хватается за голову, рычит, бьётся о клетку. Когти скребут по полу, руки рвут кожу на груди, он снова врезается в железо, оставляя на нём следы крови. Он воет, как волк в предсмертной агонии.

Я стою, не двигаясь. Я ничего не могу сделать.

Я впервые вижу, как зверь ломается.

Последний удар – плечом о решётку. Он падает.

Мир замирает.

Он не двигается.

– Рустам! – мой голос рвётся наружу, я бросаюсь к нему, хватаю за руку, переворачиваю на спину.

Глаза закрыты. Грудь вздымается тяжело, губы разомкнуты, в уголке рта кровь. Я провожу рукой по его лбу – горячий. Руки тоже горячие. Всё тело напряжено, но уже не двигается.

Он боролся с собой до последнего.

Я не понимаю, что со мной.

Я не должна плакать.

Но слёзы текут по щекам, и я просто сижу рядом с его телом, наблюдая, как постепенно затягиваются раны, оставляя новые рубцы на и без того израненном теле.

Я не ухожу.

Я просто сижу рядом.

Потому что мне ужасно его жалко.

Когда приходит утро, он сидит на полу, спиной к решётке, тяжело дышит. Бледный. Ослабший. Но живой.

Я медлю, прежде чем спросить, но не могу не спросить.

– Почему ты сдержался?

Он долго молчит.

Я уже думаю, что он не ответит.

Но он вдруг говорит.

– Потому что не хочу, чтобы ты смотрела на меня так.

Я не знаю, что сказать.

Потому что я уже смотрю.

Она чувствует это. Он тоже. Тесное, душное пространство клетки стало ещё меньше, воздух стал тяжелее, напитанный чем-то неизбежным, что висит между ними, как тонкая, но неразрывная нить. В его крови всё ещё бушует зверь, но теперь не в бешеной ярости, не в приступе ломки, а в чём-то другом, в чём-то, что страшит её больше, чем его ярость.

Она сидит в дальнем углу, притянув колени к груди, стараясь стать тенью, частью решёток, чем угодно, лишь бы он не смотрел, не приближался, но он всё равно чувствует её. Чувствует её страх, её неровное дыхание, её запах, который теперь в каждом уголке клетки. Она видит, как напрягаются его плечи, как ходят жилы на руках, как пальцы судорожно сжимаются, будто он удерживает себя от чего-то.

Его взгляд цепляется за неё. Слишком пронзительный, слишком настойчивый. Она сжимается, но знает – от него не спрячешься.

– Долго ты будешь бояться меня? – его голос низкий, раскатистый, звучит почти лениво, но в этой ленивости чувствуется напряжение, сдержанная сила, что-то скрытое, опасное.

Она вскидывает голову, встречает его взгляд, но дыхание предательски срывается, сердце пропускает удар. В груди всё сжимается от глупого, бессмысленного протеста, но слова уже срываются с губ:

– Долго ты будешь делать так, чтобы я боялась?

Она хочет, чтобы это прозвучало твёрдо, уверенно, но голос выходит слабее, чем она рассчитывала. Он слышит это. Он чувствует это.

Он ухмыляется.

Губы растягиваются в медленной, самоуверенной, почти ленивой усмешке. Ухмылка волка, который уже поймал добычу, но пока просто играет с ней, наблюдая, как она дёргается в его лапах.