Альфа. В плену Зверя - стр. 15
– Бабушка меня растила. Родителей я не помню, мать умерла, когда я была маленькой. Говорят, отец ушёл ещё раньше. Я не знаю, кто он. Я даже не помню его лица. Но мне было всё равно. У меня была бабушка.
Тихая пауза. Я невольно оглядываюсь на Рустама. Он сидит, вытянув ноги, облокотившись на решётку клетки. Слушает. Не перебивает.
– Она была знахаркой. Все в деревне это знали. К ней приходили – с болезнями, с бедами, с просьбами. Она давала травы, шептала заговоры, помогала. Она говорила, что мир больше, чем кажется. Что есть вещи, которые нельзя объяснить словами, но можно почувствовать, если знать, куда смотреть. Я… – я осекаюсь, стискиваю губы. Нет. Этого я не должна говорить. Я не должна рассказывать ему.
Я резко встряхиваю головой, спешно продолжаю:
– Она меня любила. Я точно знаю. Хоть и не показывала этого. Она была строгой, резкой, порой суровой. Я могла бегать босиком по мокрой траве, могла просыпаться от стука дождя по крыше, могла слушать её голос, когда она говорила, что судьба – это дорога, а не приговор.
В груди что-то сжимается. Я говорю, но голос звучит как чужой. Словно это не я, а кто-то другой рассказывает свою историю. Историю той девочки, которая жила в старом доме, вдыхала запах сушёных трав, думала, что у неё впереди целая жизнь.
Я сжимаюсь, опускаю глаза.
– А потом она умерла. В одно утро. Я пришла в её комнату, а она просто… лежала. Тёплая, но уже не здесь.
Я сглатываю, быстро моргаю, отгоняя этот образ. Я не хочу вспоминать. Я не хочу чувствовать.
– Я переехала в город, поступила в университет, жила в общаге. Училась на филолога. Хотела стать переводчиком. Читать книги на языке оригинала, путешествовать. Я всегда мечтала увидеть что-то большее, чем деревню. Мне казалось, что я умру, если останусь там.
Я усмехаюсь, но в этой усмешке нет ни капли радости.
– Иронично, да? Я мечтала о другом мире, и теперь я здесь. В клетке. С тобой.
Я поднимаю глаза.
– А ты? – слова вырываются прежде, чем я успеваю подумать, прежде, чем осознаю, что спрашивать его – опасно.
Он поднимает голову. Смотрит. Долго, пристально, так, словно не ожидал, что я вообще осмелюсь задать этот вопрос. В его взгляде что-то меняется – не ярость, не холод, но и не смирение. Я чувствую, как что-то невидимое шевелится в воздухе между нами, как будто моя фраза вытянула из него что-то глубоко спрятанное.
– Я Рустам, – говорит он, и имя падает в тишину клетки, как тяжёлый камень.
Я знаю, кто он. Знала с того самого момента, как меня сюда затащили. Но слышать его голос, глухой, хриплый, сказать это самому – другое. Я молчу, жду, и он продолжает.
– Оборотень, – спокойно, без вызова, без злобы. Просто факт. Как если бы он сказал, что он человек, хотя я давно уже понимаю: он не человек.
– Сколько тебе лет? – спрашиваю я, потому что эта мысль внезапно пронзает сознание.
– Достаточно, – он усмехается, но в этом смехе нет ни радости, ни веселья. – Намного больше, чем ты думаешь.
Меня пробирает холод.
– Ты бессмертный?
Он медлит, но потом кивает.
– Почти.
В этой клетке, в этом гниющем аду, с его голосом, разбивающим тишину, с его глазами, смотрящими на меня так, словно я – одна из загадок, которые он не хочет разгадывать, мне становится страшно иначе. Не так, как прежде, когда он давил своим телом, когда рычал у моего горла, когда казалось, что этот зверь разорвёт меня, и на этом всё кончится. Нет. Этот страх глубже. Этот страх, потому что он неизвестность.