Александр - стр. 7
– Ариш, ты же уже отучилась там, – с нежной шутливостью заметил Александр, хрустя макаронами, – чего ты за Алинку-то учишься?
– Я не учусь, – обиженно потупилась Арина, – мне… мне просто интересно.
Наступило странное молчание. Александр, казалось, был не меньше Арины удивлён своему этому непривычно резкому замечанию. Нужно было как можно скорее продолжить разговор.
– Ну, а ты как сама? – спросил Александр. – Как у тебя дела?
– Да хорошо у меня… ездила вот недавно в «BIO», отщипнула там ещё пару «заморышей», щас… – и Арина, сходив в коридор, где на полках белого металлического стеллажа, под резким светом фитоламп, стояли горшки с цветами и контейнеры с рассадой, принесла в пластиковом стаканчике одного из этих «заморышей», острый, розовый по краям глянцевый листик. – Это вот begonia rex, у меня, правда, уже есть такая, но, ты меня знаешь, не смогла удержаться… а там ещё «замик» стоит. И вот зачем ты мне помог с зимним садом, – вздохнула с каким-то шутливым укором Арина, – теперь нам точно негде будет есть.
– А, второй стол купим, – махнул Александр, но, бросив мимолётный взгляд на ту треть стола, которая целиком была занята цветочными горшками, вспомнив, что растениями заставлены уже все подоконники, столы и полки в их доме, он с какой-то досадливой горечью понял, что именно такого, пустякового, ничего не значащего ответа и ждала от него Арина и что тем своим шутливо-укоризненным вздохом она как бы на корню пресекла возможную угрозу (хоть даже в виде простого недовольства с его, Александра, стороны) её постоянно расширяющемуся питомнику. Эти новые, непривычно острые и витиеватые, как терновник, мысли вызвали у Александра отвращение. Но не к Арине или её растениям, а к самому себе. Как мог он так плохо думать о своей жене? О самом любимом и родном человеке, с которым он вот уже почти как тридцать лет жил в счастливом браке. Видимо, прав был доктор Куценко, и сотрясение не прошло для него без последствий.
– Саш?..
– А?.. – встрепенулся Александр, не заметивший, что за своими раздумьями совсем перестал воспринимать окружающий мир.
– Я спросила, как ты день рождения хочешь свой отпраздновать? Он уже послезавтра, забыл?
– Нет я… я помню… давай, как обычно, что ли, накроем стол, друзей позовём…
И пока Александр это говорил, его мысленному взору представали образы этого грядущего застолья: тонкий, женственный Толь, распевающий под гитару песни их молодости, лысый Вадик с черноволосой Настей – она, от скуки затевающая со всеми подряд какие-то провокационные беседы, он, рассуждающий о непревзойдённости русской народной музыки, приглашающий их с Ариной на новогодних праздниках послушать, как он играет на гуслях, – и, конечно, Егорыч, рычащий подшофе какие-то сентиментальности, – и всё это, открывшее вдруг свою рутинность, механическую заученность, не вызывало у Александра ничего, кроме тоски. Новая, доселе ему не знакомая, эта тоска ужаснула его. Он почувствовал себя предателем, раскольником, ему стало стыдно и совестно за эту свою тоску. Но он отчётливо понял, наравне с невозможностью воспротивиться этой наработанной годами инерции, что он просто не сможет насладиться праздником и что все старания Арины, всё это нарезание салатов, закупка алкоголя, уборка перед гостями и мытьё посуды после, пойдут насмарку.