10 глава - стр. 9
Он поднялся ещё на полпролёта. Посмотрел на дверь соседа – та самая, за которой ночью орали, как в кинотеатре. Старый козёл с телеком, который храпит матами и живёт, судя по звукам, с тараканами и ненавистью.
Валентин подошёл. Позвонил. Разок. Второй.
– А пошёл ты нахуй, – раздалось изнутри. – У меня утро. Не твоё дело.
Он прижался лбом к косяку. Вдохнул. Закрыл глаза.
И стоял так. Долго.
Мир снова стал тихим. Слишком.
Он спустился на пару ступеней вниз, достал сигарету. Закурил. Курил, как будто этим можно было оттянуть момент, когда нужно решать. Дым щипал глаза, но не от него – от мысли, что если он уйдёт сейчас, то станет таким же, как они. Прошёл мимо. Знал – и промолчал.
Полчаса. Или вечность. И он снова подошёл к двери.
Позвонил.
Ждал.
Пауза.
И тогда сказал спокойно, как будто сообщал погоду: – Пенсия пришла.
Замок клацнул. Щелчок цепочки. Скрип.
И тут же – удар.
Не тот, от которого хруст, а такой, от которого хрустит мир.
Валентин вмазал чётко, привычно, не как герой – как человек, которому больше нечего терять.
Сосед пошатнулся, завыл. Валентин оттолкнул его в сторону, как мешок с говном, и вошёл.
Запах был первым ударом.
Моча. Гниль. Что-то железное и старое, как нож, забытый в теле.
Света – почти нет. Только от щели в кухне.
Он шёл медленно. Руки дрожали, но ноги – шли сами.
И в ванной он её увидел.
Девочка.
Связанная. Склонённая. В крови, но живая.
Руки за спиной, синяки, кожа в ссадинах.
Глаза – как у зверя, которого били слишком долго, чтобы он ещё мог бояться. Она не кричала. Просто смотрела. В никуда.
Он бросился. Развязал. Слова не шли, язык был бетонным.
– Тихо… Всё, всё, тссс… я тебя… я уже тут…
Она шевельнулась. Не сказала ни слова. Только всхлипнула. Один раз. И тут он получил удар по затылку.
Жестко. Тяжело. Без пафоса.
Мир поплыл. Звук исчез. Всё – как под водой.
Он упал. Не на пол – в тьму.
Падая, он слышал только:
– Моя. Она моя. Господь сказал. Я очищу.
Последнее, что он увидел перед тем, как ушёл в темноту, – глаза девочки.
Она смотрела на него, как смотрят на тех, кто опоздал.
Темнота была как в гробу – липкая, тёплая, без воздуха. Валентин очнулся на полу, затылок гудел, как будто кто-то внутри долбил молотком по железу.
Пахло кровью. Чужой.
Он открыл глаза.
Перед ним стоял сосед. В трусах и майке, в которых уже не жил человек. Весь перекошенный. Рот до ушей, глаза – стеклянные, не моргают.
– Идиот, – сказал он. – Герой, блядь.
Засмеялся. Беззвучно сначала. Потом громко. Почти с наслаждением.
– Ты думаешь, ты спасаешь?.. Ха! Да ты просто не хочешь быть как я. Но ты уже, сука, как я.
Он шёл ближе. Валентин пытался встать, ноги дрожали, как у алкоголика в три утра.
И тут – она.
В коридоре. Возле стены.
Бабушка. В чёрном. Стоит. Смотрит. Молчит.
Рот открыт, губы двигаются – без звука.
Слов нет. Только… мысль. Прямая. В голову.
"Батареи – то старое… Внутри всё сгнило."
Он глянул туда, куда она смотрела.
На трубу. Ржавая. Старая, как этот дом. Как память.
Медленно поднялся.
Мужик подошёл ближе, наклонился.
– Ну что, пророк, проснулся? Что теперь? Крестить меня будешь?
И вдруг – из-за спины Валентина, будто воздух сжался, как будто в комнате стало тесно:
– Здрасьте.
Мужик резко обернулся. На долю секунды.
Пусто.
И этого хватило.
Валентин ударил.
Ногой. С силой. В угол трубы.
Хруст железа. Брызги ржавой воды – в лицо, в потолок, на пол.