10 глава - стр. 6

– Фирма липовая. Нужен левый человек. Подписывать бумажки, кататься раз в месяц.

– Ну и чё ты?

– А чё я? Я сказал, а хули мне терять? Я и так в долгах, как в шелках.

Пауза.

– Ну ты и долбоёб, Валёк. – выдохнул Пашка. – Ей-богу. Сначала в Бугатти правду резал, теперь – в директора фейковые. Тебе бы книжку писать.

– Та пишу. Прямо сейчас. – и сделал ещё глоток. – "Как въебаться в жизнь и не заметить."

Они заржали. Без злобы, по-доброму. А Валентин посмотрел в окно и впервые за долгое время не почувствовал отвращения. Ни к себе, ни к этому дню.

Они вывалились из пивнушки, как трое забытых вещей с балкона – с шапками, но без смысла.

Пашка курил двумя руками, Димон рассматривал витрину ларька, где реклама «Доширака» казалась философским трактатом. Валентин оглядел улицу, кивнул себе и сказал:

– Ща. Отлучусь. По делу государственного масштаба.

Пошёл к ближайшим кустам. Не торопясь. Остановился. Расстегнул ширинку. Плотно, уверенно, как человек, у которого хоть в чём-то есть контроль. Над головой мигала лампа, но он не обращал внимания – в этом городе всё мигало, будто старалось привлечь внимание, не зная зачем.

Сзади послышались шаги. Негромкие. Сухие. Дисциплинированные.

– Гражданин, вы серьёзно? – голос был уставший, но не злой. Скорее, с примесью того особого раздражения, которое возникает, когда тебя выдрали из машины из-за «мелочи».

Валентин не оборачивался.

– Ну а вы бы куда? В ларёк? Или на лавочку, где бабка завтра семечки кормит? Это, блядь, кусты. Они для этого и придуманы природой. Не?

– Документы.

– Да ёб вашу мать…

Он застегнул ширинку с достоинством, повернулся. Перед ним – двое. Один – младший сержант, свежий, как обёртка от мыла. Второй – постарше, с лицом, которое уже видело всё и предпочло бы забыть.

– Писать в общественном месте – административка. – сказал старший. – Проходите, оформим. Десять минут.

– Ну если вам от этого легче станет – берите. Только бумагу свою не забудьте, вдруг захочу расписаться с теплотой.

Камера была не столько холодной, сколько равнодушной.

Металлические лавки, облезшая краска, запах дешёвого моющего и времени.

Пашка сидел, обняв колени, как ребёнок в позе "я вообще-то не пью, меня жизнь заставила". Димон дышал в стену. Валентин развалился на лавке, глядя в потолок.

– Ну, блядь, свобода слова, – сказал он, не поднимая головы. – Вот нассал – и уже угроза конституционному строю.

– Заткнись, – буркнул кто-то за стенкой.

– Спасибо за конструктив, – отозвался Валёк. – Приятно, когда с тобой спорит голос из стены. Чувствуешь себя шизофреником, но в компании.

Пауза затянулась. Воздух в камере висел, как плохой приговор.

Пашка храпнул, Димон тихо икнул.

Снаружи хлопнула дверь. Сначала шаги – быстрая речь, потом скрип ключа. Открыли камеру. Внутрь не заглянули – мимо повели задержанного. Мужчина, лет сорока. Серый, мнутый, с пустыми глазами. Рядом – лейтенант. Не молодой, не старый. Из тех, кто говорит мало, а видит много.

Валентин поднял глаза, взглянул на проходящего – и, как будто между прочим, сказал в пространство:

– Вот такие и рубят, как правило. Ножичком, аккуратно. Своих. Потом в диван ножик и пихают. Типа спрятали. А он там живёт. С кровью и памятью.

Лейтенант обернулся. Не полностью – только голова, только глаза.

Мужчину увели дальше. Камера захлопнулась.