Зверинец Джемрака - стр. 41
Я открыл глаза. Кроме меня, никто больным не выглядел. Только бы продержаться до полуночи – до конца вахты. Только не я. Пожалуйста. Соберись. Темно-синий горизонт качался вверх-вниз, вверх-вниз. Мы уже миновали пролив и вышли далеко в открытое море – так мне казалось, хотя в сравнении с тем, в какую даль мы направлялись, это было, конечно, вовсе не далеко. Черт. Накатывает. Не сдержаться. Я подбежал к борту и перегнулся через него. Рвало жидкостью. Жидкостью – и больше ничем. Это хорошо. Теперь станет легче. Но вдруг – новый приступ, еще сильнее, большие непереваренные и неперевариваемые куски сухарей, которые так тяжело было жевать, склизкие розовые полосы солонины застревали в зубах и только усугубляли рвотные позывы.
Скип увидел, что со мной творится.
– Выблюешь все до конца – и готово, – успокоил он меня, когда я бессильно отшатнулся от борта.
Гнусная ложь.
В те первые дни я усвоил одну неприятную истину: болезнь не освобождает от работы.
– Держись, – подбодрил меня Комера, – пройдет. Сам знаешь – любой капитан был когда-то салагой.
Пройти прошло, но не совсем. Помню я мало. Только народ на палубе, спокойное движение воды, качание на волнах, странный отсвет морской глади – мне казалось, будто она поет. Сквозь сон я наблюдал, как тросы поднимаются на невозможную высоту и опускаются снова, все находилось в движении. Я еще раз порадовался, что попал в вахту к Комере. Пинка он мне тогда дал, конечно, но не такого уж сильного. Вахта подошла к концу, все когда-нибудь заканчивается, и полночь меня освободила. Пошатываясь от слабости, я добрел до носового кубрика и принялся искать свою койку. В темноте я наткнулся на кого-то и услышал стон. Матрас был набит чем-то колючим. Темнота по-матерински баюкала меня. Потрескивали шпангоуты. Воздух был пропитан густым, маслянистым запахом крови и человеческих выделений, запахом дыма и тел, соли и дегтя. Мне так не хватало мамы. Глаза у меня были закрыты, но всеми остальными органами чувств я ясно ощущал, что происходит вокруг. Мне снились потерянные младенцы с мягкими пальчиками. Они хныкали и припадали к бутылочкам, лежа на спинках, беспомощные, обреченные, раздавленные тяжестью потери, недоступной их пониманию. Откуда я это знал? А я и не знал. В голове у меня все разбухало и сжималось от боли. Я часто просыпался, то взмывая вверх, то падая вниз. Вошла Ишбель и запела «Приди ко мне, милый, приди, дорогой…». Прижала мою голову к своей груди и расстегнула лиф платья, но тут настало утро. Я свесился с койки и застонал. Кто-то застонал в ответ. Я поднял голову и увидел, как молодой чернокожий матрос тоже склонился со своей койки и исторг содержимое желудка в деревянную бадью, которую держал на весу китаец Ян, присевший на корточки рядом, взъерошенный и полуголый. Запахло сладковатой блевотиной. Судно накренилось. Кого-то еще тошнило, слышались всплески и стоны. Я раскрыл рот и закашлялся – с таким звуком собака, давясь, грызет кость. Ян обернулся, приятно проворковал что-то на своем странном отрывистом языке и молниеносным движением переместил кадку мне под голову. Я взглянул на комковатое содержимое желудка соседа, закрыл глаза и вывернул наизнанку собственное нутро.
Конец ознакомительного фрагмента.