Зона свободы. (Дневники мотоциклистки) - стр. 49
Я зачерпываю в котелок холодной воды, быстро скидываю с себя всю одежду и поливаю на себя, от холода тело покрывается мурашками. Я смываю с себя пот вместе с комарами, которые моментально облепляют тело.
– Да давай быстрее, че возисся? – шипит Алексей, когда он волнуется, то невольно переходит на забайкальский говорок. Он чутко всматривается и вслушивается в сторону лагеря, не идет ли кто.
Ну это уже чересчур! Что они, совсем, что ли, спятили? Я не верю в это, но все же одеваюсь быстро, не вытираясь. Потом наступает очередь Алексея. Я поливаю ему на облепленную комарами спину, ежусь от новых укусов. Нет, так все же легче, чем не мыться, хоть бодрость какую-то чувствуешь… Хоть не надолго. Чтобы хватило сил вернуться в лагерь и лечь спать.
В темноте на площадке уже горит костерок. Они встали в отдалении, мотоциклы поставили вокруг костра. Сегодня они не будут ставить палатки – неохота. Они просто натянут между мотоциклами пленку, кинут на землю коврики и заснут прямо в одежде.
Пока я расстилаю спальники, Алексей уходит за дровами. Меня все еще трясет от выходки Мецкевича. Так больше продолжаться не может. Я больше не хочу ехать с ними. Не хочу! Завтра мы выйдем на Срамную, пройдем по ней два километра, а там – рукой подать до Куморы. Лучше рисковать и ехать в одиночку, чем с такими друзьями.
Я не дохожу до костра метров десять.
– Спартак!
– Чего?
– Поговорить надо…
Будаев неторопливо, с достоинством подходит ко мне. Руки в брюки, нижняя губа чуть поджата, глаза прищурены, – так он внимательно приготовился слушать. От волнения я начинаю заикаться, и первое слово дается мне с трудом. Спартак натужно вслушивается в мою речь.
– С-с-слушай, Спартак, мы… Ну, когда выйдем, мы с вами больше не поедем.
– А куда поедете? – у него заходили желваки, и он смотрит на меня ненавидящими глазами. Этот взгляд трудно выдержать, но надо.
– Мы… Просто я все равно не успеваю за вами, уж лучше мы сами… – голос у меня предательски прерывается, и я ненавижу себя за слабость.
Он думает несколько секунд.
– Ну это че получается, мы вас бросаем?
– Но нам-то будет легче, зачем нужна нервотрепка, и вам тоже проще, нас ждать не надо, – помогает мне подошедший Алексей.
– Лады… – Будаев широкими шагами уходит к костру. Он взбешен.
Мы смотрим ему вслед.
– Зря ты сейчас об этом… – говорит Алексей.
– Не удержалась, – я безнадежно машу рукой, что сделано, то сделано.
Алексей приносит большую миску с гречневой кашей.
– Тут на двоих. На ложку, ешь!
– Не хочу! – я отталкиваю дымящуюся миску. – Не буду! Пусть они подавятся своей кашей! Я вообще есть не хочу!
И в самом деле, есть я не хочу совершенно, и даже щекочущий ноздри аромат гречки с тушенкой не пробуждает аппетит. Я бы лучше поспала.
– Ты не упрямься, – шепчет Алексей. – Ись надо! Как так, не ись? Откуда силы возьмешь?
Силы мне нужны. Я насильно запихиваю кашу в рот, глотаю. Снова запихиваю, снова глотаю. Не хочу.
– Ешь остальное, я больше не буду.
Алексей укоризненно вздыхает. Он доедает все, до последней крошки.
Костерок уже еле мерцает в подступившей темноте, в лагере становится тихо. Наверное, мы забрались в самое дикое место заповедника. По кустам стреляет серый, как привидение, заяц. У него длинные, тяжелые прыжки, он косится на костер и исчезает в кустах. Отправившийся погулять Алексей возвращается удивленный, – на дороге столбиком сидит и смотрит на костер крупный соболь. Он даже не реагирует на появление Алексея. Тот возвращается к палатке притихший и словно присмиревший. Наконец-то можно завалиться спать. Я проваливаюсь в темноту, едва коснувшись щекой жесткой косухи, которая служит мне подушкой.