Золушка - стр. 22
И много труда стоило Карадолю отучить любимицу от ее единственного и глубоко укоренившегося порока. Сотни раз она клялась отцу излечиться от своей страсти и после долгого воздержания вдруг, когда наступало лето, исчезала ночью из дому и с наслаждением снова предавалась своему хищничеству. И не одна жадность к ягодам и фруктами увлекала ее, а какое-то иное непонятное ей чувство. Это было нечто вроде клептомании или вроде страсти зажиточного человека к браконьерству… Наслаждение от опасности в достижении запретного, и наказуемого законом. Восторги тайной и преступной борьбы!
Карадоль прожил еще только три года. Ничем не болея, он постепенно чахнул, как чахнет растение с невидимо подточенным корнем. Раскаяние в совершенном преступлении, испытанное наказание, потребность удаляться от общества, которое он полюбил, кроме того, постыдная участь старшей дочери вследствие разорения их и, наконец, сомнительные отношения пожилой жены с молодым подмастерьем – все вместе легло гнетом на существование и быстро извело честного и доброго человека.
Карадоль пролежал в постели с полгода и тихо умер среди полной нужды, почти нищеты.
– Пора умирать! Лучше будет для всех вас, – повторял он часто. – Без меня la marchandise vous fera vivre[103]. Крохи со стола Грожана и Рене будут ваши.
Умирая, он поцеловал только четырехлетнего сына и Эльзу и сказал любимице лишь одно слово:
– Le gars…
Глава 9
Наутро после стычки с Баптистом Эльза поднялась, как всегда, рано и плохо выспавшись. Ночью ей пришлось, как бывало постоянно, подниматься несколько раз ради того, чтобы отпирать и запирать заставы. Только часов в пять утра маленький Этьен на новый крик «lа barrière» проснулся раньше сестры и, увидев, что она спит глубоким сном, вышел с ключом заменить ее.
Вернувшись в комнатку, он не лег снова спать, а уселся у открытого окна и стал чинить и улучшать бумажного змея, сделанного ему его другом эльзасцем Фредериком. Когда при новом хлопанье бича о требовании пропуска Эльза открыла глаза и хотела встать, Этьен остановил сестру:
– Спи, la fille![104] Я справлю la besogne[105].
Мальчик вышел, а Эльза мгновенно снова сладко заснула и проснулась только в восемь часов.
И начался для нее такой же день, как и все предыдущие. Напившись жидкого кофе с одним куском сахара и без молока, девочка взяла свою порцию твердого и сероватого хлеба, настоящего pain de menage[106], и задумчивая, тихо пустилась в путь, за три километра в школу «Сестер Священного Сердца».
Уже вышедшая из того возраста, когда девочки учатся у монахинь, Эльза продолжала ходить к «сестрам» по настоянию директрисы школы, которая очень любила ее и даже собиралась совсем забрать к себе в услужение, чтоб избавить от Баптиста.
Время в школе прошло так же, как шло всегда. Уныло, скучно и бессмысленно. Так казалось девочке и она, не считая себя правой, была совершенно права. Сначала проходило пение молитв по-латыни, наизусть, и что именно Эльза пела хором с другими девочками, она не понимала. Затем следовало писание в тетрадку под диктант монахини. Но это писание всегда оставалось в школе и не исправлялось, и учительница никогда ничего не объясняла. Поэтому, ученицы не знали, правильно ли они пишут или делают ошибки. Затем наступал перерыв на один час ради завтрака. Дети выбегали на улицу, шалили, и ученицы принимались есть то, что принесли с собой. Эльза с жадностью съедала свой кусок хлеба с яблоком. Только изредка мать давала ей в школу кусок сыру или десяток каштанов, или пирожок.