Золотой миллиард 2 - стр. 12
– Что у вас по оружию?, – шепотом спросил Большов.
– Пэтэшка, полная. Запаса нет, – шепнул Джек.
– Пустой, – подал голос Юдин.
– Хренали ты дурак ночью без «горячего» гуляешь?, – вспылил Большов.
– Виноват, – внутренне не согласившись, шепнул Юдин.
– До склада вообще нет смысла ехать. Голыми, считай, руками, придется воевать, – трезво оценил ситуацию старлей и надо сказать был очень зол из-за этого.
– У Суровина в доме осталось два автомата Ака с запасом, ручные гранаты и огнемет. Он мне перед отъездом показал схрон. Мы свиную тушу пробовали палить. Не очень.
– А что это мне не показал?, – с ревностью подумал Большов, а вслух сказал: – можно было догадаться: запасливый мужик. В огороде копнуть, можно и танк собрать.
Так сказал Большов, и вроде ничего плохого в его словах не было, но Джек понял это как-то по своему и вдруг твердо заявил: – Суровин – не вор! Мы когда летали до Перми, просто подобрали брошенное оружие.
– И припрятали, – с мягкой иронией парировал Большов.
– Нет! Зря я сказал, болтун. Не хотелось бы, чтобы у капитана были проблемы.
О, как заговорил! А то ходит в эйфории от обилия супружеского секса, довольный: у Катюхи живот растет, а он как не в мире сурового Армагеддона проживает. Почему это меня раздражает? Не сказать, чтобы прям сильно: как-то глаза мозолит. Теоретически осуждая зависть к чужому счастью, раздражение от эйфории присутствует. Так выходит.
– В русском языке есть точное слово: взболтнул, – пошутил Большов.
– Подожди-подожди, – сказал Юдин и как-то странно посмотрел на командира. У этого после плена кукуха поехала. И главное, досталось не сильно: полуживым бросили в подвал жилого дома, где у наемников временная база была, бока намяли и решили не кормить, чтобы пули не тратить. Так помрет. А Вера Соколова кормила его и молчала, чего стоит свобода пройтись между этажами. Насиловали ее. Как наемники нажрутся или просто злые – связь, считай, с центром отсутствовала, так под юбку лезут. Она девчонок по комнатам прятала, сказки рассказывала, в игры играла, врала, что бояться нечего. Они многие почти скоро всё забыли из-за малолетства. А она не забыла. Как их освободили, долго дома сидела, ни с кем говорить не хотела, а как вышла в первый же день, кто-то из знакомых посочувствовал пережитым испытаний. В тот же вечер тетка ее из петли сняла. Она плачет, смеется, кричит, просит: – Давай отсюда уедем. Далеко-далеко, чтобы никто не жалел и не знал.
Юдин после плена в Исту перебрался, возле ее дома ходил, а она на мужчин вообще смотреть не хотела. Тетка договорилась с Подбережным, в одно утро сгрузила подготовленные вещи, взяла обеих племянниц и уехала в неизвестном направлении. Ни с кем не попрощалась, никому не пишет, не звонит. Прощайте люди добрые, не поминайте лихом, как говорится: вы мне не сдались даже на сдачу.
Юдин сначала писал, искал, звонил, на службу ходил, а потом вдруг – раз – переехал в ее бывший дом, лег на диван, уставился в потолок и ничего толком и не делал, даже ел через раз, а то и через два – как соседки принесут. А то и вовсе откажется. Похудел, постарел, седина на голове появилась. Службу со счетов сбросил, как оплаченный счет. Любовь заела.
Большов не знал, что делать: боевая единица числится, а по факту – отсутствует. Когда Суровин получил сигнал, долго ждать не стал: приехал на следующий день. Костю с дивана стащил и тряс и кричал, потом поговорили: у Веры с виду всё хорошо, на работу устроилась, домом и сестрой занимается, имеет полное право сбежать от воспоминаний. Захочет встретиться – даст знать, не захочет – ее право. Надо отпустить. Суровин сам не мозолит ей глаза. Зачем? Через свои каналы узнал: жива, здорова, да и хватит.