Золотой истукан - стр. 27
Хоть бывало и лютовал над ними, сжалились.
…Будто глиной густой обмазали спину, приложили связку крученых ремней, придавили – и сняли связку, а оттиски ради забавы обрызгали кровью…
Ахнул Руслан.
– Это что? За что?
– Видать, надоел.
– Сами позвали.
– Чтоб сказать: не заикайся больше, сукин сын, о службе нашему войску. Есть у них лазутчик. Видный, Важный. Куда мне до него.
– Кто такой?
– Князь Ратибор.
Ужаснулись смерды:
– Это как же?
– Уж так. Снова правит. С ним волхв Доброжир. На киян ходили вместе с козарами – вождь их главный вернул Ратибору дружинников, тех, коих князь кинул на левый берег. Словом, снюхались. Козаре княжат подрослых берут в залог. Женушек Князевых, чадушек малых, бояр, их детей за выкуп назад отсылают. Глядите, уже ведут.
У загона – гомон, сумятица. Красавица, душа Людожирица, меньшая княжья жена, кричит, слезами обливаясь:
– Идаре, светик мой! Ненаглядный! Пошто ты эдак? Смирись. Покорись. Пойдем. Иль забыл, как в темных горенках кохались, чреслами соприкасались.
Стыдно Идару.
– У-у, стерва! – скрипел он зубами. – Ступай, чертовка. Кохайся теперь с волхвами.
Перед пленными, людьми большей частью незнатными – кузнецами, гончарами и смердами, приоткрылись на миг тайны терема. Взбеленились мужики: ишь, тварь! Тут не знаешь, куда забредешь, какое лихо ждет впереди, а у нее – бес на уме.
Нам бы твои заботы.
И откуда это повелось – на князей, на бояр нет оков, им даже в полоне приволье. Вот уйдут сейчас домой, на Русь, и поминай как звали. Никогда их уже не увидишь.
Людожирица – ладно, хоть дружка пожалела. Другие смотреть не хотят. Отвернулись, к реке бы скорей. Вздохнуть боятся, не то что взглянуть: не дай господь – козаре передумают, опять в загон затолкают.
Эх, безобразники, пакостники. Эх, сволота.
Заметались пленные, кулаками замахали. Но, наткнувшись на копья, обессилели. Сидели, плакали, ругались.
– Сами – первые изменники.
– За что Калгаста сгубили?
– Добриту с Нежданом?
– За что нам век в цепях вековать?
Руслан, тот лихорадочно выхватывал из пестрых речей, изменчивых событий подходящие слова и мысли, лепил из них оправдание – себе, проступку своему:
– Всему – Доброжирова хитрость виной. Род на бояр, на князя сердился. За то, что хлебом с нами не делились. Волхв же сбил вече с пути. Неверно, с умыслом злым, истолковал гнев божий. На честных людей его повернул. И все равно… достал негодных Род грозой, огнём, злых козар напустил на лукавых.
– А кто в накладе? – Взбесился Идар, не унять. – Безмозглый крот! Заладил – Род, Род. Правду козарин сказал: урод твой Род, сто чертей ему в рот. Был бы за нас – упас. Нет, о сытых печется. Огонь наслал Хан-Теньгрей, а Род их теперь вызволяет. Княжил Ратибор? И княжит. Жили волхвы? И живут. Добрели бояре на жирных щах? И впредь им добреть. А тебе, орясина, – в неволе гнить. Они заодно, волхв и есть Род. Этакий бог мне боле не бог. Иного найдем, смерды. У козар – Теньгрей. У ромеев свой бог. У алан, басурман. Поглядим, который лучше…
– Что, Арслан, скучно? – Старый козарин присел на корточки, сумрачно вздохнул. – Да-а, сыне, худо в неволе. Знаю. Сам не раз был в плену – у ромеев, славян. Народ мы неуемный, лезем всюду – случается, хватают нас. Правда, урусы – люди хорошие. Не то что ромеи. Те бесчеловечны. Урусы пленных не бьют. Одевают. Еды у них – вдоволь. Доставит степь хоть малый выкуп – ступай себе, друже, домой, да больше не попадайся. Одно плохо – для них, конечно, не для нас, – ленивы урусы. То есть, не то что ленивы, я неверно сказал, работать они здоровы – надо же столько земли перепахать, а медлительны очень, нерасторопны. На подъем тяжелы. Долго думают. От добродушия, что ли, это у них? Забыть его надо. Время какое? Гляди в оба, соображай мигом. А то живо голову снесут. Ты, сыне, не кисни. Изнутри сталью застынь. Иначе – зачахнешь. Ну, пойдем.