Золотой человек - стр. 64
– Как это – на дне? Что за чепуху ты несешь, Михай?
– Судно наскочило на топляк и затонуло.
Господин Бразович оттолкнул Тимею и в сердцах вскочил с места.
– Мое замечательное судно, доверху груженное отборным зерном, затонуло? Ах разбойники, ах душегубы! Небось все пьяные были в стельку? Ну, вы мне за это дорого поплатитесь! Рулевого велю заковать в железа, а остальные от меня и гроша ломаного не дождутся. С тебя же, Михай, взыщу залог – плакали твои десять тысяч форинтов. Судись – не судись, назад не получишь!
– Цена вашему судну всего шесть тысяч, и оно со всем снаряжением застраховано в триестской страховой компании, – невозмутимо ответил Тимар. – Так что вы никакого ущерба не потерпели.
– Не твое собачье дело! Я с тебя потребую компенсации за lucrum cessans[8]. Знаешь, что это такое? Ну коли знаешь, так сообразишь, что все твои десять тысяч до последнего крайцара уйдут на покрытие моих убытков.
– Ну это уж моя забота, – спокойно возразил Тимар. – Об этом мы в другой раз потолкуем, дело терпит. Зато надобно спешно решать, как быть с затонувшим грузом. Ведь чем дольше зерно под водой останется, тем больше убыток будет.
– Плевать я хотел на это зерно!
– Стало быть, не желаете его принять. Не желаете самолично присутствовать, когда мешки будут опорожнять?
– На черта мне это нужно! Какого дьявола я стану делать с этакой горой подмоченного зерна? Не переводить же десять тысяч мер пшеницы на крахмал или солод? К черту ее!
– Черту она тоже не нужна, но пшеницу, во всяком случае, следует предложить к распродаже. Окрестные мельники, владельцы фабрик, откормщики скота купят, да и крестьяне хоть по какой-нибудь цене возьмут на посевное зерно. Судно ведь и так разгружать придется. Хотя бы какую-то часть денег вернем.
– Ах денег!.. (Заветное словцо вопреки ватным затычкам достигло-таки купеческого слуха.) Ну хорошо. Выдам я тебе завтра утром письменное поручение объявить к распродаже пшеницу, всю чохом.
– Желательно сегодня, чего же до завтрашнего дня добру портиться!
– Да сам Господь Бог не заставит меня вечером бумаги составлять.
– Я загодя обо всем позаботился. Вот готовое поручение, вам только нужно подписать. Перо и чернила у меня тоже при себе.
Последняя фраза заставила госпожу Зофию вмешаться.
– Не вздумайте в моей комнате чернилами пачкать! – взвизгнула она. – Здесь ковер на полу постелен. Ступай, муженек, к себе в комнату и брызгай чернилами, сколько угодно! И не смей здесь с челядью ссориться, я этих холуйских перебранок у себя не потерплю. Это моя комната!
– А дом этот – мой! – возопил всемилостивейший господин.
– А комната – моя!
– Здесь я хозяин!
– А я – хозяйка!
Эти крики и визги принесли Тимару известную пользу: господин Бразович сгоряча, дабы показать, что он истинный хозяин в доме, схватил чернильницу и подписал поручение на распродажу.
Но после того как Тимар получил бумагу, супруги дружно на него накинулись и – один басом, другая – визгливым голосом – вылили на него такой ушат хулы и грязи, что впору было снова нырять в Дунай отмываться.
Правда, госпожа Зофия прохаживалась насчет Тимара обиняками: бранила вроде бы мужа, как-де, мол, тот не боится доверять этакому грязному оборванцу, нищему пропойце. Отчего не послать на распродажу кого-нибудь другого из своих судовых комиссаров? Ведь этот прихватит денежки, да и был таков, пропьет или и в карты спустит, разве можно положиться на такого ненадежного человека?