Золото скифов. Крымский карамболь - стр. 12
В полумраке выделялась массивная деревянная кровать шоколадного оттенка из африканского бакаута, дерева жизни, с резной спинкой с видом антуражной сцены охоты туземцев на льва, изящными резными стойками для матерчатого полога из натурального льна и москитной сеткой. На этой огромной кровати на высоких подушках, укрытый мягким шотландским клетчатым пледом, лежал статный старик в архаичном спальном колпаке и бархатном бордовом халате, в больших очках с толстыми стёклами в роговой оправе, с окладистой тёмной с проседью бородой. На лице старика выделялись тёмные густые брови и большой греческого типа нос. Может быть, из-за полумрака в комнате Роман дал бы ему на первый взгляд лет семьдесят – семьдесят пять. Но по всей вероятности это и был старик Олберих Мориц, а ему-то, по подсчётам Рейнгольда, выходило уже почти под девяносто.
Одет Олберих Леопольдович Мориц был в мягкий велюровый халат синего цвета, из-под которого выглядывала белоснежная тонкого шёлка рубашка с повязанным под ней, на его шее, тонким бордовым шарфом. Большие ухоженные руки старик Мориц держал на какой-то толстой немецкой книге в кожаном переплёте.
На стенах спальни владельца дома также висели картины, но это были картины уже другого времени и других мастеров, чем те, что находились в холле. Изображены на этих полотнах были портреты, скорее всего, многочисленных предков Морица. Тут висела пара немецких баронов в одеждах 19 века, один из родственников был изображён в костюме германского офицера Первой мировой с орденской голубой лентой через плечо, остальные лица изображались в штатских цивильных костюмах, женщины в дорогих платьях и в драгоценностях. В изголовье хозяйской кровати находился портрет красивой женщины, которой на вид мы бы дали около сорока лет, сидящей в высоком резном кресле с гербом на спинке в виде головы льва на фоне тёмной драпировки. Женщину с тонкими чертами лица украшал тёмный бархатный костюм для верховой езды, с обтягивающими серыми бриджами и высокими чёрными лакированными сапогами, в руках у неё был изящный бархатный шлем и трость. Как понял Роман, портрет, скорее всего, был изображением покойной жены Олбериха Морица, Эльзы Карловны фон Ригер.
Лицо старика казалось болезненно бледным, у его кровати на приставном столике на колёсиках находились какие-то лекарства, тонометр в темной бархатной коробке, градусник, большой стакан и графин с водой. Олберих Леопольдович пригласил Рейнгольда присесть в стоящее у стола кресло для посетителей. Дворецкий, увидев, что его услуги больше не требуются, аккуратно прикрыл за собой дверь и молча удалился.
– Как вы уже знаете, Роман Генрихович, у нас произошло великое несчастье, – начал срывающимся, но твёрдым голосом старик Мориц свой разговор с Рейнгольдом, – уже как две недели тому назад, пятого числа, в Коктебеле, на нашей яхте трагически погиб мой сын. Мой единственный сын Карл, – старик сделал паузу, видимо разговор давался ему с большим трудом, – обстоятельства его безвременной смерти, а точнее гибели, вызывают у меня ряд вопросов, хотя следствие, однако, уже пришло к своим выводам. Карла обнаружили на яхте, стоявшей у причала в нашем яхт-клубе, с огнестрельным ранением в голову. Мне говорят, что это он сам застрелился, в его руке якобы был найден пистолет. Но я не верю. Как мог застрелиться такой человек. Мой сын… Имея чувство долга перед семьёй, перед детьми, перед свои отцом наконец… Как он мог уйти, не поговорив со мной… Он бы никогда так не поступил, не уронил бы честь семьи, что бы ни случилось.