Золотая ветвь. Магия и религия от ритуальных трапез до переселения душ - стр. 7

Целая серия таких обрядов сводится, по Фрэзеру, к тому, что человек, представляя жизнь природы по аналогии со своей собственной, пытается по закону симпатической магии помочь этой природной жизни, побуждая скорейшее пробуждение природы от зимнего сна и размножение животных и растений. Именно этим, по мнению Фрэзера, объясняются многочисленные обряды, имеющие связь с половым распутством, производимые во время весеннего сева. Человек, производя половой акт или имитируя последний на полях, предназначенных к посеву, думает, что таким способом он дает возможность растительности развиваться скорее и сильнее. Но в своих аналогиях первобытный земледелец шел и дальше. В тех странах, где очень сильна противоположность между мертвой зимой и эпохой произрастания растений и размножения животных, человек представлял жизнь природы как ее смерть и воскресение. Эта жизнь природы им олицетворялась либо в виде животного, либо в виде червяка. Такое животное или человек ежегодно проделывали как бы цикл смерти и жизни, умирая в пору зимней спячки и холода и воскресая с первыми лучами весеннего солнца. В дальнейших представлениях об этих духах или демонах растительности имели значение те же самые аналогии и рассуждения, применения которых мы уже видели в теории ритуального убийства верховного царя-жреца. На этого демона или духа растительности можно было воздействовать путем магического ритуала. Было чрезвычайно опасно дать ему одряхлеть и с этой точки зрения было предпочтительнее вызывать его своевременную смерть. Поэтому человек, персонифицируя такого демона или духа растительности всего чаще в виде человека или животного, а впоследствии чучела или разукрашенного дерева, производил над ним целый ряд магических обрядов, а в конце концов и ритуальное убийство. Так, эта персонификация демона растительности могла обливаться водой для вызывания дождя, нужного для орошения полей, либо могла сжигаться или топиться, что обозначало ее смерть.

Таким образом, получалось представление о годовом цикле природы, тесно связанном с жизнью демона растительности этого года. После того как этот демон выполнял свои функции и жатва этого года собиралась, он должен был умереть, для того чтобы воскреснуть в будущем году с новыми животворными силами. Первоначально изображением такого демона растительности служил живой человек, иногда животное. Впоследствии здесь произошло такое же замещение, или субституция, которая имела место в ритуальном убийстве царя-жреца. Бесчисленный ряд аграрных обрядов, как то: выбор масленичных короля и королевы, обряды, связанные с Троицыным днем, с украшением деревьев во время последнего, а иногда и специальными нарядами для выбранных девицы или молодого человека, носящих название короля и королевы мая, обряд, связанный с сожжением русской Костромы или потоплением Купалы, – является остатками этих древних магических суеверий.

Этот культ аграрных демонов дал один чрезвычайно важный отпрыск. Персонификация аграрного демона как бы систематизировалась и получила свое полное выражение в культах умирающего и воскресающего бога, которыми так богат средиземноморский мир.

В культах египетского Озириса, пришедшего с Востока древнегреческого Диониса, сирийского Адониса, малоазиатского Аттиса, вавилонского Таммуза Фрэзер видит дальнейшие варианты этого примитивного аграрного культа. Везде мы встречаемся с одними и теми же представлениями: весной верующие оплакивают смерть бога, а затем празднуют его воскресение. Фрэзер даже выставил чрезвычайно рискованную гипотезу относительно евангельской смерти Христа. Анализируя старинный иудейский праздник Пурим, Фрэзер приходит к убеждению, что библейская история об Эсфири, добродетельном Мардохее и злом Амане представляет собою лишь новое издание старинного вавилонского мифа, где Эсфирь фигурирует под именем богини Иштар, а Мардохей – вавилонского бога Мардука.