Змеиный медальон - стр. 44
Надо было идти – помочь им. И Кешка пошёл, сперва опираясь на Маниськино плечо, заплетая ноги во ржи, мечущейся под резкими порывами ветра, потом сам. Он почти добрался до пары берёз, одиноко торчащих среди взволнованного золотого моря, когда всё случилось.
Поле накрыла темнота, ударил ветер, едва не опрокинув Кешку навзничь. Небосвод расколол огненный трезубец, туча полыхнула кровавым отсветом, и прокатился грохот – будто выпалил залпом дивизион тяжёлой артиллерии. Хлынул ливень. Небесная вода слепила глаза, била в ноздри, в рот.
Кешка бросился к берёзам. Увидев, что Маниська отстаёт, схватил её за руку. Ветер подстегнул их в спины, и через мгновение оба прижались к мокрому скользкому стволу. Кешка вздохнул поглубже, проморгался – и понял, почему замешкалась Маниська.
Прямо на них из распавшейся, разбежавшейся кто куда цепи, шёл Прыня. Ветер бил ему в лицо, он кренился вперёд, с бычьей яростью тараня острой макушкой штормовую преграду, и шёл – мокрый и страшный. Если дойдёт, Кешке с Маниськой конец. И отцепиться от дерева нельзя, их потащит точнёхонько на Прыню.
Маниська что-то крикнула, но ветер унёс её голос, длинные мокрые волосы змеями облепили Кешке лицо…
Драться с Прыней он и в лучшей форме не мог, а сейчас сил хватало лишь на то, чтобы не разжимать рук, обхвативших ствол. Что остаётся? Кинуть себя в объятья ветра, навстречу ревнивцу, чтобы дать Маниське время убежать в рощу к остальным? Если она выдюжит против бури, если не бросится, дура, спасать его…
Кешка поднял глаза к небу. В клубах мрака беззвучно просверкнула багряная зарница, словно ухмылка демона.
Потом – новая серия раскатов, белый росчерк над головой, запах озона, гари.
И треск, слышный даже сквозь вой ветра и шум дождя.
Вторая берёза, в пяти шагах от первой, рухнула, мотнув растрёпанной зелёной гривой – прямо на Прыню.
Долгое жуткое мгновение Кешка с Маниськой ждали, что листва сейчас вздыбится, из неё выйдет Прыня, целёхонек, и снова попрёт на них, как… Терминатор.
Именно это сравнение пришло в голову Кешке. О чём думала Маниська, знала только она сама.
Но мгновение кончилось, и оба они, не сговариваясь, встали на колени и поползли по мокрой измочаленной стерне – мимо расщеплённого пня, вдоль ствола, блестящего от небесных слёз, к хаосу листвы, из которого торчала наружу огромная босая ступня.
Путаясь в ветвях, мешая друг другу, они сволокли дерево с упавшего.
У Кешки бешено стучало в висках, перед глазами роились чёрные мухи, но он видел, что Прыня лежит не шевелясь, его правая нога неестественно вывернута. На рассечённом виске выступала кровь, её тут же сметало потоками воды.
Только сейчас Кешка сообразил поискать у Прыни пульс.
***
Лазурно-белые стены в лепных гирляндах, тонкий узор лишь слегка тронут позолотой. Вместо роскошной живописи парадных залов – сдержанная простота гашрейнских свитков с горными пейзажами в жемчужной дымке утреннего тумана. Ощущение прохлады и света. И юная дева у ног короля – как присела в глубоком реверансе, так и замерла, низко склонив голову.
Со стороны это выглядело красиво – пышная юбка расстелена по полу, белокурые волосы, собранные в высокую причёску, сверкают в лучах солнца. Будто поникший голубой цветок с золотой сердцевиной… Но Питнубий знал, что под юбкой она стоит одним коленом на голом мраморе, а может и двумя – для пущей устойчивости. Он длил паузу, дожидаясь, когда она не выдержит, шевельнётся, выпрямится, подаст голос, но благородная дама Эрвинда, дочь графа Мирая, казалось, сама обратилась в мрамор.