Змеиный медальон - стр. 42
Хоть бы оделась она, что ли. А то и правда сейчас Прыня заявится…
– Тебя же Мара учила!
– Учила да не выучила, – Кешка пожал плечами. – Не понимаю я, как это у вас выходит.
– А вот я тебе покажу – как.
Маниська ткнула ему кулачком в солнечное сплетение.
От неожиданности Кешка опрокинулся на спину, а она тут же легла ему на грудь, прижалась щекой, ухом – жаркая, пышная – укутала волосами. И замерла, задышала ровно, будто уснула.
Кешка приподнял голову, вглядываясь ей в лицо сквозь спутанные пряди. Левый глаз и правда закрыт. Правого не видно.
– Маниська, – негромко окликнул он. – Ты чего?..
Она не шелохнулась.
А в общем, это было не так плохо – чувствовать шеей её дыхание, ощущать животом жгучее давление груди. Жар, только что казавшийся нестерпимым, переродился в приятное тепло. Кешка глядел на небо, синее-синее, в редких белых мазках, и думал почему-то о море из телевизионной рекламы. Сапфировая рябь вдали от берега, вблизи – прозрачная бирюза в россыпи солнечных бликов. Белый песок, пальмы и двое на берегу – идеально загорелые тела, распластанные в блаженной неге…
Иркин хахаль возил её в Турцию, и они вот так же лежали у прибоя, она – длинноногая, тонкая, в отчаянно смелом бикини, и он… О нём думать не хотелось. И о злых словах, которые бросила Ирка ещё в первый приезд, когда Кешка, дурень, взялся попрекать её… "Ты думаешь, чего я с тобой целый год вожжалась? Любовь-морковь у меня к тебе была, что ли? Да просто в нашей дыре одни придурки и алкаши! А на безрыбье, сам знаешь…" Теперь это неважно. Всё равно он никогда…
Маниська вздохнула, шевельнулась, села, сонно моргая. Без неё стало легко, но… пусто.
– Так вот оно какое – море. А я думала, это что-то вроде озера, только побольше.
– Я сам моря живьём никогда не видел, – сказал Кешка. – Это просто картинка…
– Но ты знаешь, какое оно. Ты мне показал. Я слышала шум и запах…
Шум и запах? В его голове было только изображение с телеэкрана. Кажется…
– А эта, твоя, – Маниська скривилась. – Ты ей не нужен был. Так, время скоротать. У вас в деревне-то парней мало. Да к тому ж она тебя старше.
– Всего на год, – ошарашено промямлил Кешка.
– И ростом выше.
– На два сантиметра…
– А грудь у неё цыплячья, зад тощий, зато губяки – во…
Она выпятила, вывернула губы, презрительно дунула.
Кешка рассмеялся бы – или обиделся – если бы не был так потрясён. Ладно, Мара – она и на человека не похожа, но эта разбитная деваха походя прочла, что у него на душе!
– Слушай, как это у тебя получается?
– Просто… – лукавая усмешка. – Хочешь, научу? Ты только делай, как я скажу.
Маниськины пальцы пробежали по его груди, юркнули под пояс джинсов.
– Не напрягайся. Лежи, как лежал. Закрой глаза. Думай о море,– приговаривала она, расстёгивая ему ширинку с такой ловкость, словно всю жизнь имела дело с металлическими кнопками и замками-молниями. – Ой, какой ты беленький.
– Ну да, беленький, – пробурчал Кешка. – Весь сгорел.
– Значит, красненький, – Маниська хихикнула. – Ты лежи, не болтай.
Зашуршала ткань, на бёдра ему опустилась жаркая влажная тяжесть, и стало всё равно, увидит ли их кто-нибудь, и что сделает Прыня, если узнает… Маниська склонилась, накрыла его собой, оставила во рту вкус малины и снова выпрямилась. Солнце запуталось в её волосах, рельефно очертило контуры тела.