Змеелов - стр. 35
– Ну и сходи, – поддержала его Шулла. – И я с тобой схожу.
– Вот ещё! Мало мне одной напасти? А ну как сглазит?
Жена уперла кулаки в пышные бёдра. Туго сплатённая коса её лежала на высокой груди, хвостик покачивался из стороны в сторону, как хвост злющей кошки: сунься – задерёт!
– А с меня как с гуся вода!
Но жена у старосты имелась одна, притом любимая. Так что он крепко поцеловал Шуллу и велел:
– Дома сиди. Пойду мимо Аши – малявок домой отправлю. Ты их, главное, займи получше, чтобы ни продохнуть было. А то улучат момент, и побегут выяснять, откуда враки про Змеелова берутся.
Шулла поджала губы, но перечить мужу не стала. Всё одно ж потом у неё же совета спросит да всё расскажет.
А Первак тем временем переоделся в чистое, подумал-подумал, да и подвязал к поясу ножны с кривым доставшимся от деда-шляха мечом. Управляться с тем мечом, если по правде, он не умел, но слыхал, что всего сподручнее рубить, сидя верхом. Пожевал губами около конюшни, но тревожить старую клячу Берёзку не стал.
Усмарь Лаз к своим годам был слеп, как крот, но, вопреки этому, видел и знал побольше некоторых. Он донёс старосте о приплывшем на утлом судёнышке чужаке, он же рассказал про беду с Костылём и про то, что назвался чужак Змееловом. Едва Дневное светило вступило в свои права, Лаз же доложил, что обосновался Змеелов в доме покойника, ведёт себя как хозяин и убираться восвояси, как, впрочем, и просить у старосты дозволения остаться, не собирается. А коли так, пора уже и самому старосте что-то сделать, а не сидеть на месте. Первак вышел со двора.
– Утречко доброе, батюшка!
При виде Первака старуха Лая расплылась в такой улыбке, какую впору назвать оскалом. И, хотя она сама годилась Перваку в бабки, низенько поклонилась.
– И тебе доброго денёчка, бабушка. – Первак тоже поклонился. – А ты что здесь? Не ко мне ли? Дело какое?
Жила Лая на другом конце селения, почти у самого оврага, где после пропажи кукушки обосновалась добрая Айра, а ходила медленно. Чтобы застать старосту покидающим двор, ей пришлось бы самой подняться ещё до рассвета. Лая замахала руками.
– Что ты, Первак, что ты! Какое у меня может быть дело? Так, кости разминаю…
– Эка, что любопытство с людьми делает! – пробормотал староста.
– Что говоришь?
Первак повысил голос:
– Любопытно, говорю, помогает ли!
– А как же! – Лая подхватила юбки и подбежала к старосте, как молоденькая. И верно, помогает… – Ты мне лучше вот что скажи. Колдун-то к тебе приходил? Ответ держал?
Признаваться, что сам направляется к Змеелову, Первак не хотел, но врать был не приучен.
– Да вот, как раз проведать гостя иду. Узнать, с добром к нам али с худом.
– Как же это может быть с добром, если с него смерти и начались?!
Первак нахмурился:
– Смерти?
– Покамест одна, – старуха заговорщицки наклонилась, – но помяни моё слово: ыш-шо будут!
– Тьфу на тебя, дура, – беззлобно сказал Первак. – Коли заняться нечем, шла бы вон пастуху помогла. Скотина последние дни беспокойная, парень один не справляется. Всё больше проку, чем слухи разносить.
– Слухи на пустом месте не родятся, – прошелестела бабка, а Первак зарёкся когда-либо так говорить.
***
Змеелов нашёлся в избе покойника, как и донёс усмарь Лаз. Видно, ночка выдалась у него та ещё, потому что на окрик старосты никто не откликнулся, а когда Первак вошёл в дом без спросу, обнаружил, что колдун сладко спит на кровати Костыля, свернувшись калачиком, как младенец. Из-за занавески в женской половине доносилось ровное сопение: то никак не могла очнуться от колдовского сна бедная Блажа. Ну да ей и лучше проспать то, что увидал Первак. Покойник, нагой и искорёженный, да к тому ж со вспоротой грудиной, лежал на столе. В избе витал дух смерти, крови и тухлой воды.