Злые стволы - стр. 35

– Ну и не очень‑то напугала! – сказал Зубанов и пошел в ближайшую пивную заливать горе.

– Главное, пока я был в силе, она ни‑ни. Козой вокруг ходила. А как я, а как меня… она сразу рожу кривить. Плохой я сразу стал. А раньше хороший. А чем я изменился? Что, у меня рожу перекосило?

– Бабы сволочи! – отвечал сидящий рядом оппонент. – И проститутки.

– Моя нет. Моя сволочь! Но не проститутка.

– Проститутка! – убежденно говорил собу… собеседник. – Они все проститутки. С пеленок. И в пеленках проститутки!

– Ты считаешь?

– Знаю!

– А я тогда кто? Я тогда, получается, сутенер?

– Ты дурак.

– Почему?

– Потому что женился. На проститутке!

– Ты так считаешь?

– Знаю!

– Откуда?..

Вечером Зубанов приползал домой и долго тарабанил в закрытую дверь.

– Открой, стерва! Открой, проститутка! Я здесь живу! Я здесь прописан…

Из соседних дверей выглядывали соседи.

– Ну, чего надо? – спрашивал Зубанов. – Не видите, я домой пришел. К стерве. А она не открывает…

Соседи качали головами и захлопывали двери.

– Открывай давай! А то дверь выломаю… Но жена дверь не открывала, и Зубанов, утомившись, затихал. И засыпал на пороге.

– Совсем опустился. А каким приятным мужчиной был, – вздыхали идущие на работу жильцы. – Наверное, так всегда бывает: кто долго держится, потом очень быстро наверстывает…

Утром жена открывала дверь.

– Проспался?

– Я тебе развод Не дам. Вот тебе развод, – говорил трясущийся от холода и похмелья Зубанов и тыкал снизу вверх в нос жене грязную фигушку.

– Дашь. Куда ты денешься?..

– Не дам! Если ты мне ящик не поставишь! Жена одевалась и собиралась уходить.

– Ну, или за пол‑ящика, – уступал половину страдающий от похмельного синдрома муж. Жена выходила на лестничную площадку.

– Ну дай на бутылку. Ну чего тебе стоит, – кричал вслед Зубанов. – Стерва старая!

Дверь захлопывалась.

Пора было что‑то предпринимать.

Зубанов шел в ванную и совал голову под ледяную струю. А потом шел в спальню и перетряхивал женину тумбочку. Находил шкатулку с украшениями, вываливал их на постель и выбирал самые ее любимые сережки. На бутылку и скандал хватит, прикидывал он. И шел на улицу толкать домашнюю ценность.

– Ну, на бутылку всего. Это же чистое серебро. С пробой. Оно же вдесятеро стоит! Ну, точно тебе говорю. Сам супруге на именины покупал. Ну, возьми, мужик. Для своей возьми. Потом, когда прижмет, тоже продашь…

С противоположного тротуара за действиями объекта наблюдал лениво читающий газету молодой человек.

«С… по… на пересечении улиц… объект продавал какие‑то домашние вещи, по всей видимости, украшения, с целью приобретения ликеро‑водочных изделий…»

Зубанов еще немножко приставал к прохожим и направлялся прямо к молодому человеку. Который единственный не пытался от него убежать.

– Вот вы, я вижу, очень умный молодой человек, – вежливо говорил он. – Потому что уже полчаса читаете газету. И значит, вы сможете по достоинству оценить эту вещицу. Ведь это серебро? Ну возьмите, взгляните. Серебро?

Растерявшийся молодой человек брал в руки сережки и рассматривал, стараясь отвернуть лицо от дышащего перегаром собеседника.

– Ну что, серебро? Серебро?

– Серебро, – соглашался молодой человек.

– И я говорю, серебро. Ну так и возьми его своей бабе.

– У меня нет бабы.

– Были бы сережки, баба появится. Они страсть как всякие висюльки любят. Моя аж тряслась, когда я ей их подарил. Возьми, парень. Не пожалеешь.