Зимний путь - стр. 7
Судьба эта обитала в квартирке под самой крышей. Вот уже пятнадцать лет моя работа состоит в том, чтобы доставлять недавно въехавшим жильцам электроприборы, которых они не просили. В зависимости от типа отопления – чтобы не сказать, от его бедственного состояния! – я направляю арендаторов в EDF или GDF[7], где я подвизаюсь, а также рассчитываю и предоставляю кредиты тем из клиентов, чье социальное положение можно считать устойчивым. Всем этим я занимаюсь в Париже, и потому частенько имел возможность убедиться в том, какие тяготы люди способны перенести, лишь бы жить в этом городе.
Те, кто сохранил остатки стыдливости, уверяют меня, будто разор и ветхость их жилья – явление временное: «Мы ведь только недавно въехали, так что сами понимаете…» Я вежливо киваю. Но знаю, что в подавляющем большинстве случаев никаких перемен к лучшему не будет, разве что накопившееся со временем барахло погребет под собой первоначальную свалку.
По официальной версии, я люблю свою работу за то, что она позволяет мне общаться со всякими оригинальными личностями. И в этом есть доля истины. Однако точнее было бы сказать, что мои обязанности подпитывают мою врожденную нескромность. Мне нравится открывать для себя подлинную природу людских обиталищ, иными словами, мерзких трущоб, в которых согласны ютиться человеческие существа.
И в этом моем любопытстве нет ни капли презрения. При взгляде на собственную конуру я понимаю, что мне гордиться нечем. Просто я сознаю, что коснулся постыдной и непустячной тайны, а именно: род людской живет не в лучших условиях, чем крысы. В рекламных роликах и в фильмах мы видим, как расхаживают по своим покоям обитатели роскошных лофтов или кокетливых будуаров. Но, поверьте, за всю свою пятнадцатилетнюю деятельность я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь въезжал в подобные райские чертоги.
В тот декабрьский день мне предстояла встреча с новой жилицей дома в квартале Монторгей. В списке указывалась ее профессия – романистка. Во мне проснулся интерес: я не помнил, чтобы мне доводилось общаться с кем-нибудь из писательской братии.
К моему удивлению, я был принят не одной женщиной, а двумя. Первая, явно не вполне нормальная, так и не поднялась с дивана, на котором сидела кучей, и только приветствовала меня каким-то гнусавым возгласом. Вторая, хорошенькая и живая, пригласила войти. Ее изысканные манеры никак не сочетались с убожеством жилья. В их квартире под крышей попросту не было никакого отопления.
– Как же вы тут живете? – спросил я, придя в ужас от ледяного холода, царившего в помещении.
– Да вот, как видите, – ответила она, демонстрируя мне свою одежду и облачение слабоумной на софе.
Обе женщины были закутаны во множество шерстяных свитеров, шалей и пальто, а на головах носили вязаные шапки. В этом «наряде» больная походила на снежного человека, только совсем уж безмозглого. Зато хорошенькая даже в таком виде не утратила природной грации. У меня мелькнула мысль: что если они составляют пару? Но тут полоумная, словно отвечая на мой невысказанный вопрос, начала пускать слюни. Нет, не могут они быть вместе, сказал я себе и почувствовал облегчение.
– И вы терпите такой холод? – спросил я как последний дурак.
– Приходится, у нас нет выбора, – ответила молодая женщина.