Журнальный век. Русская литературная периодика. 1917–2024 - стр. 28
И, – вспоминает Турбин, – первые два года это был журнал-умница, яркий и пестрый, как… весенний букет. Уж иного сравнения не подберу, пусть: букет. Не парадный букет и не ритуальный, а как бы сам собой сложившийся. Позиция журнала была по-хорошему вызывающей: противостояла она всякой литературной предвзятости, доктринерству. Не было «наших» и каких-то «не наших», было братство молодых литераторов, поглощенных делом. И пусть даже это было какой-то игрой в братство, хорошо и то, что играли именно в литературное братство…
Под комсомольскую обязаловку, рапорты с колхозных полей и великих строек коммунизма отдали журнал в журнале «Товарищ». Зато всеобщее внимание привлекли и турбинская карнавализация действительности, когда разговор о текущей литературе оказался вдруг не только умным, но и занимательным, тормошащим воображение, и проза-поэзия, разумеется. Уже в первых номерах, подписанных Никоновым, появился роман В. Аксенова «Пора, мой друг, пора» (1963, № 4, 5), в мартовском номере 1964 года – стихи Б. Ахмадулиной, в октябрьском – «Оза» А. Вознесенского и киноповесть «Берегись автомобиля» Э. Брагинского и Э. Рязанова, затем первый роман Ю. Семенова об Исаеве – Штирлице «Пароль не нужен» (1965, № 2–3)…
Всяко-разно? Да, конечно. Или, если перевести просторечное выражение на казенный язык, вполне удавшийся опыт консолидации литературных сил, попытка ориентироваться на то, чего от журнала ждали молодые читатели.
Начальство, в особенности после малой октябрьской революции 1964 года, ждало, впрочем, другого. Никонова уже не спросишь, но Валерий Ганичев, бывший в то время его заместителем, вспоминает, как в начале 1965-го их вызвал первый секретарь ЦК ВЛКСМ Сергей Павлов: «Можем мы сделать так, чтобы молодежь снова гордилась своими отцами? Ведь при Никите мы их заплевали»103.
Что ж, партия сказала: надо! комсомол ответил: есть!104 И уже к пятому номеру за 1965 год В. Ганичев105, собрав подписи С. Коненкова, П. Корина и Л. Леонова106, подготовил громозвучное обращение «Берегите святыню нашу!», где сказано, что в последние годы довольно усердно производится разгром памятников нашей национальной старины. <…> Мы должны встать на борьбу с ханжеским мнением ограниченных людей: будто церкви и другие культовые здания – объекты только религиозного значения, что под золотыми куполами содержится лишь «опиум народа», потому что <…> в этих зданиях высочайшее для каждой эпохи проявление художественного творчества нации. <…> Наша гордость и святыня должна быть спасена.
Поистине, – десятилетия спустя говорил Ганичев, – это была программа, воссоединяющая героическое прошлое и сегодняшнюю жизнь молодого поколения на фоне «молодежной субкультуры», утверждении о «коренном отличии молодого поколения от отцов», как якобы революционного постулата. На фоне революционаризма, развернувшейся культурной революции хунвейбинов мы соединяли руки поколений, говорили об общих духовных, исторических, культурных ценностях древней дореволюционной Руси и Советского Союза. Все наше! А не как у псевдоисториков Покровского и Минца, втаптывавших в грязь всю дореволюционную эпоху как недостойную. Конечно, это был исторический прорыв к обществу, ибо оно чутко откликнулось на обращение, распечатанное в сотнях тысячах, письмо расклеивалось в библиотеках, клубах, перепечатывалось в книгах, местных газетах