Жизнь Шаляпина. Триумф - стр. 90
– Алеко мы с Сергеем Васильевичем вроде бы неплохо исполняли в последний раз перед отъездом сюда, а вот с Добрыней что-то не заладилось. Говорят, неудачное либретто. Да и сам чувствую, что играть мне нечего в этой опере. Нет драматического развития действия, ходишь по сцене, что-то делаешь, то одеваешься, то мечом машешь, то на пиру сидишь… Все лето я думал над этой оперой, надеялся как-то усилить ее, сократил некоторые зряшные паузы, но рыхлость в опере так и осталась. А главное – играть нечего… С Костей Коровиным и Валентином Серовым, с которыми я вместе прожил в деревне, проходил некоторые свои сцены, советовался, пробовал, но и они ничем не помогли. Тут, говорят, ничего сделать невозможно, исполняй, как Гречанинов задумал и написал, он именно такого Добрыню хочет показать. Ну что тут поделаешь? Я уж хотел отказаться, но и Теляковский, и Гречанинов уговорили… Так что летом я больше рыбу ловил да с Горьким за грибами ходил: он на два дня заехал к Косте Коровину.
Владимир Васильевич еле дослушал Федора Шаляпина, так его подмывало снова вступить в разговор, столько он еще не успел сказать из того, что накопилось за те многие месяцы, которые они не виделись.
– Коровин – человек и художник удивительный. Выставляет свои работы и с передвижниками-реалистами, и с мирискусниками-декадентами. Талантливый, способный, но ему много вредит то, что он не имеет никакого своего мнения, характера, вкуса, убеждения. Кажется, он делает то, что ни закажут, что ни велят. Он все сделает, и хорошо сделает. Угодно – в декадентском стиле, угодно – в каком другом, ему совершенно все равно. Какая странная, ненадежная фигура, а ведь преспособный человек…
– А вот и не могу с вамп, драгоценнейший Владимир Васильевич, согласиться. Получается, что Костенька – беспринципный. Нет, он действительно легкий, на редкость восприимчивый ко всему новому в искусстве, он блестяще владеет всеми жанрами живописными, а уж как декоратор и выдумщик по костюмам – равных ему сейчас никого нет, только Александр Головин может соперничать с ним. Но Костя в Москве, а Головин в Петербурге, так что они и здесь не соперничают.
– Я и не спорю, что он – превосходный декоратор, при постановках на Мамонтовском театре он отличился множеством декораций для опер. Но есть существенная разница – делать постановку для оперы или представлять на картине настоящую природу. Там требуется одно, а здесь – совсем другое. Да и в декорациях, бывает, ошибается, уж больно увлекаются твои Головин и Коровин декадентскими новациями. Вот взять хотя бы постановку балета «Волшебное зеркало» композитора Арсения Николаевича Корещенко и балетмейстера Мариуса Петипа, декорации и костюмы твоего любимца Головина…
Шаляпин внимательно слушал, он не видел этого балета, но в постановке его были заняты, оказывается, его друзья и соратники.
… Ведь чуть ли не все петербургские газеты осудили эту постановку, а кто-то остроумно выразился, что «Волшебное зеркало» как нельзя более рельефно отразило всю уродливость пресловутого декадентства. Вместо сада в первом действии Головин представил какую-то аляповатую мазню. И публика отрицательно отнеслась к представленной в балете декадентской обстановке. Но зато господа декаденты, явившиеся в полном составе во главе со своим старостой господином Дягилевым были очень довольны декорациями и костюмами, им, говорят они, не хватает некоторой законченности. Вот в этом-то и беда господ декадентов: незаконченность они возводят в принцип своей школы, а незаконченность уводит к бесформенности вообще.