Жизнь Шаляпина. Триумф - стр. 89
Иванович, и разговоры были занимательные, глубокие, просто счастливым чувствуешь себя, побывав и поговорив с ним, с нашим Львом Русским.
– А работает? Что-то давно ничего не выходило из-под пера его!
– Больше, чем когда-либо. Работает с утра до часу или двух, потом ездит верхом и далеко, несмотря на перевязанную ногу, а вечером весь наш. Читал нам новый рассказ. Удивительная вещь, вряд ли пройдет цензуру… Маленькая вещица, всего минут двадцать времени взяло, но как прелестно, как чудесно! Дело начинается с бала, с влюбленного студента, с красавицы Вари, от которой он млеет, когда дотрагивается в танцах до ее тальи в мазурке. И этакие-то картины, молодые и увлекательные, пишет человек в 75 лет! Да и чему тут удивляться, Федор Иванович! Он и теперь весь в движениях, в работе, во всех разговорах, во всех взглядах, во всех глазах своих и улыбках – огонь, пламя, поминутно загорающийся пожар! О прошлогодней болезни, о недавней ране, когда лошадь наступила ему на ногу, – и помина никакого нет! Словно никогда ничего и не бывало!
– Ну а что ж рассказ-то? Заманил в лес, а дорогу обратно не показываете. Нехорошо, Владимир Васильевич! – улыбался Шаляпин.
– Рассказ называется «Отец и дочь», а может – «После бала», он еще не решил. Что за чудеса этот небольшой рассказ… Из времен Николая Первого, отчасти действительное происшествие! Точно страницы из «Анны Карениной». О начале я уже говорил, о влюбленных-то. А ее отец – полковник, хват, красавец, молодец и солдафон вроде Скалозуба. А что дальше было – нарочно не стану рассказывать вперед, чтоб плохим пересказом не испортить впечатление от великого творения. Да и сам-то читал только треть или четверть. Что-то произошло с ним, к великому моему изумлению, он как-то стеснялся, чувствовалось, что было ему не по себе, голос вдруг изменился, в горле словно устрицы сидели, поминутно откашливался, какое-то нетерпение и торопливость были в каждом слове… Как-то все это было странно! Так все шло тускло и неважно, что наконец он обратился к жене и сказал: «Соня, читай дальше ты! Не могу больше! Не идет!» – и Софья Андреевна прочитала рассказ до конца, но так ординарно, так слабо, так плохо, что я боялся, не испортит ли она своим чтением впечатление от гениального рассказа. Нет, слава Богу, не испортила!
– Горький в каждую нашу встречу не перестает восхищаться Львом Великим, который возмутился погромом в Кишиневе, написал письмо еврейскому писателю Шолом-Алейхему и дал согласие передать свои рассказы в сборник в пользу евреев, которые пострадали от погрома в Кишиневе. Говорил, что этот сборник выйдет на еврейском языке в Варшаве.
– Да, вы, Федор Иванович, хорошо информированы. Действительно, Лев Николаевич отправил три свои сказки для этого сборника. Хотел нам прочитать их. Но почему-то не прочитал. Так и сказал: «Прочитаю вам три вещи: одну – русскую, новую, а две – чужие, индийские, для еврейского сборника». Однако ж вышло не так: прочитал всего одну вещь, первую, я уж вам о ней говорил, прочие потом почему-то отдумал, Бог его знает отчего, сколько я ни напоминал потом на другой день. Но он ведь кремень сущий: что сказал, то и баста, словно отрубил, и потом уже не поворотишь… А что у вас новенького, Федор Иванович? Слышали мы здесь, в Питере, что вы новые роли исполняли в Москве, «Добрыню Никитича» и «Алеко» показали.