Жизнь до галактики личинок - стр. 13
к моим родителям знакомые мне соседи. Был такой скандалище…
даже описывать его страшно. Когда я увидела маму, то поняла, как
она переживала за меня, и мы с папой вместе ее жалели, а она даже
слова сказать не могла, только гладила меня по спине, сидящую
у нее на коленях, и тихие слезы текли по ее щекам прямо ко мне
на лицо и плечики.
РАЗРЫВ С ОБЩЕСТВОМ
Кататься на «Волге» и лопать черную икру столовыми ложками
полюбят все, как только попробуют, и это долго не надоест, но мои
родители никогда не стремились к богатству, а об икре понаслышке
знали. Папа считал это срамом: жить, как партийные воротилы.
В нашей семье всегда речь шла о хлебе насущном, а не о богатстве.
А папа никак не мог завоевать благосклонность родственников моей
мамы, благосостоянием своим отличавшихся от нас и совсем иным
взглядом на жизнь. Чтобы жить, как они, надо было забыть о книгах, доме, и только с утра до вечера соблюдать свой надмирный статус,
быть на работе и трепаться о постороннем, иногда лопать водку
с сослуживцами после каторжных трудов, помогая этим стране и ее
безопасности, и почаще подлизываться к начальству.
Вокруг меня создавалась иная среда, противостоящая
окружающему сраму. Срамом считалось мировоззрение падших
ангелов духа, срамно галдящих о пустоте, дуй в которую —
и выползет ноль хула-хупный без единицы, – пустосвет Добчинского
и Бобчинского. Папа не мог отпустить меня, девочку музыкальную, литературную и восприимчивую, в компании подрастающих
алкоголиков, что так активно проявляли себя в местном парке, насилуя девчонок за танцплощадкой и грабя ларьки.
Причина ухода отца из клана работающих умных понятна. Когда
он был на работе, половозрелые подростки интересовались мною, мешая на пути в музыкальную школу, задавая глупые вопросы, типа
«Вашей маме зять нужен?». И невозможно было, зная, что в любой
момент я окажусь на краю обламывающейся льдины, спокойно
отдаваться работе и расти в профессиональном кругу. Прыткие
интересы подростков из разных семей достигали обычно только
уровня праздного интереса, не переходящего к практике, но опасений было множество, и когда я достигла высшей точки
интереса окружающего пространства, а это было лет в 11—12, пакостные лапы пьяного хвастовства стали не только опасными для
меня, но даже смертельно опасными. В СССР половые интересы
касались исключительно семейно-бытовой плоскости, не задевая
внимания общественных интересов и тем более эстрадной культуры, и если вдруг они выходили наружу, то эти попытки пресекались
и отламывались, как щупальца крабов, во имя соблюдения мирного
существования в стране Советов.
Поползновения сверстников-подростков в поле моего
жизненного интереса для моих родителей были чем-то смертельно
опасным. Я и сама уже начинала бояться напугать родителей
какими-то неосторожными выражениями, чтобы не оказаться
в комнатной западне. Личное пространство мое не было для моих
родителей зоной неприкосновенности, от меня требовали
рассказывать подробно все случаи моего взаимодействия с миром.
Поползновения
уличных
орлов,
состоящие
в
грубом
физиологическом интересе, как то залезть напуганной девчонке
за шиворот в поисках эрогенных зон, а то и грудью
поинтересоваться на расстоянии – вопросом типа «а что это?»
заставили родителей призадуматься над контролем надо мной. Да