Жить не обязательно - стр. 29
Матёрый мягко прыгнул в сторону, сделал большую дугу и присоединился к своему семейству на том берегу ручья.
С оружием наготове Сашка пошёл вперёд, выкрикивая короткие злые слова.
Но не успел он поравняться с рюкзаком, как волки растворились в тумане.
Гарт опустил арбалет и увидел, что он пустой!
Обронил стрелу?
Нет. Две висели на поясе, одна торчала в голове оленя.
Забы-ы-л положить стрелу в жёлоб!
Ну, не осёл ли?
Парень коротко рассмеялся, затем стал смеяться всё сильнее и никак не мог остановиться, а потом смех перешёл в кашель.
В другой кашель.
В щадящий больные бронхи.
В такой, от которого мокрота отходит.
Отнёс рюкзак «домой» и вернулся с волокушей. Перетащил к огню всё до косточки, даже ноги, голову и толстый сизый шар оленьего желудка.
И всё это время кашлял.
И плевался, как верблюд.
И устраивал передышки.
Ужас, сколько гадкой липкой слизи в лёгких больного человека!
Мясо отделил от костей и уложил в яму, выстланную мохом. В другую яму уложил кости, в третью – жир: олень был очень жирный.
Затем вскрыл олений желудок, намазал его зелёным пахучим содержимым оленью шкуру, сложил её конвертиком и прикрыл сверху плащом. Пусть ферменты работают, шкуру выделывают.
Над островом стоял туман, и сыпала мелкая бесконечная морось.
Устал Гарт, как пёс, до боли в сердце.
Куртка и штаны на нём промокли, но запасная рубашка, свитер, пуловер, носки и спальник, загодя уложенные в поваленную набок бочку, остались сухими.
А вот и суп в кастрюле поспел!
Забрался в бочку, покрутился, устраивась, – ноги наружу торчат. Тогда пристроил на бочку, вверх килем, найденную ранее бамбуковую лодочку, прикрыл её днище плёнкой из «поленоэтилена» и придавил жердями.
В бочке он постелил брезент и свитер, сверху – спальник. Наложил себе дымящегося мяса в деревянное блюдо, налил бульона в бутылочный стакан, прикрыл костры досками и залез в бочку. В тесноте – не в обиде.
«Диоген жил в бочке, мне просто переждать».
Но еда не шла. Не хотелось, не жевалось, не моглось.
Зато выпил стакан горячего душистого бульона. И второй. И с каждым глотком, с каждой каплей испарины чувствовал, как болезнь уходит из тела.
И заснул.
21. Подружились
«Белый шум» – древнейший из шумов земли. Так шумит волна, трава, ручей, дождь, рожь, лес. Крепко спится, хорошо работается, легко думается под белый шум.
Охотник слушал дождь. То барабанит, то отстанет, то совсем перестанет.
«А я под крышей. Тепло и сухо!»
Но что это за скрежет такой врезается в белый шум. Будто крыса под полом у самых ног.
Сашка приподнялся на локтях и глянул.
В полуметре от него пристроился на мху Черныш. Его тёмная шубка блестела от влаги, но лёг он так, что вода с крыши стекала стороной, а сам он оставался сухим.
Человек мысленно похвалил зверя за сообразительность. Но чем он там занимается?
Присмотрелся, – батюшки! Да он же переднюю ляжку оленью грызёт!
Достал из ямы кость, на которой ещё довольно мяса оставалось, спрятался от дождя под крышей, и уплетает ворованное на глазах у хозяина!
Ну, не нахал ли?
Сначала хотел песца шугануть, но потом постыдился животное под холодный дождь выгонять, да и учили в школе, что чувство частной собственности – суть вредный пережиток капитализма.
Пора было вставать по своим делам. Чёрныш тоже вскочил. Отбежал в сторонку и стал за человеком наблюдать.