Жертвуя малым. Том 2 - стр. 3
Несмотря на то, что работа была опасная и тяжелая, сказать, что новая жизнь ее тяготила, Риша не могла. В подземном гроте пахло как в склепе: сыростью и подгнившими цветами, ей был приятен этот запах. Тут было свежо и просторно, иногда из глубин налетал подземный ветер, похожий на ровное дыхание спящего исполина, и царила глубокая, подгорная, всецелая тишина. На внешнем берегу озера стоял прочно вкопанный в песок столб, намертво обмотанный просмоленной веревкой, а у крошечного причала дожидалась пассажиров легкая лодочка с одним-единственным укрепленным на корме веслом. Риша редко им пользовалась: добраться до острова можно было просто перебирая веревку, привязанную одним концом к столбу на берегу, а другим – к стволу огромного дерева, растущего на острове, – ни бурь, ни волн на подземном озере можно было не опасаться.
Компанию Рише составляла одна из старших незрячих, немногословная и неприветливая Берилл. В отличие от Риши, которая обладала печатью богов с рождения, Берилл получила благословение позже, в результате, как она сказала, несчастного случая, и до сих пор помнила, как выглядит озаренный солнечными лучами мир. Судя по всему, она была не очень-то довольна выпавшей ей почетной долей. Впрочем, подробно о своих пристрастиях она не рассказывала, а Риша не спрашивала, поскольку среди ее народа не принято было навязываться.
Сама Берилл редко утруждала себя разговорами. И почти ничего не объясняла, поэтому в первое время Рише пришлось нелегко. Но будущее свидетельствовало ей о том, что она справится, и это знание придавало сил и упорства. Все-таки дар предчувствия был хорошим даром, истинным благословением богов. Как и ее новая работа, до которой допускались только избранные. Немудрено, что им пришлось за это право заплатить.
За первый месяц новой службы, подражая Берилл, Риша старательно училась премудростям нового ремесла. Когда все элементы процедуры стали ей понятны, а роли между ней и старшей товаркой распределились, Риша поняла, что ей и впрямь по душе ее работа. Ей нравилась тишина и спорый ритм, в котором они вдвоем работали, тихий шелест тяжелых прибрежных волн, приближение к которым запускало защитный рефлекс, словно рядом готова наброситься злая собака. Берилл вооружалась большим сачком с крупноячеистой сетью, нащупав цель, погружала его в воду, медленно подводя под добычу. Подцепив улов, они вместе, поднатужившись, осторожно вытаскивали сачок на сушу, вынимали из него ценный груз и укладывали его на холодный прибрежный песок. Тогда-то и начиналось самое интересное. Потому что в сачке лежала живая статуя. И хотя позже Риша поняла, что использовала неподходящее слово (лучше тут подошло бы определение «кукла»), но первые детские впечатления намертво вросли в технически неверный термин.
На ощупь она была почти как человек: у нее было лицо, две руки, две ноги, грудь, талия и бедра, и даже длинные и роскошные волосы, гладить которые было невыразимое приятно. Под ладонями они были как струи родниковой воды: упруго-нежные, гладкие, рассыпчатые и прохладно-влажные. Их можно было бы перебирать часами, и Рише даже иногда казалось, что именно это она и делает: кладет идеально ровную голову статуи к себе на колени, и гладит, гладит волосы, расчесывая послушные пряди пальцами, – и Берилл ей ничуть не мешала. Это была самая лучшая, медитативная часть их работы: уложить тело на берегу так, чтобы питательный отросток не перекрутился и не оборвался, а сама статуя могла лежать в расслабленном состоянии. Кожа у статуй на ощупь была слегка теплая, едва теплее температуры воздуха, гладкая, как будто бы мраморная, если бывает на свете мрамор, сделанный из плоти и крови. Под ней угадывались крепкие мускулы: не напряженные, но и не такие, как в теле спящего человека, – что-то было в них от полевых змей, живших в укромном схроне под крыльцом бабушкиного дома, – та же мягкость и скрытая, свернутая в пружину огромная сила. Мускулы дремали под кожей, почти ничем не выдавая себя; точно так же статуя лежала под руками Риши не дыша, не живая и не мертвая: камень, вышедший из лона человеческой женщины; почти совсем созревший диковинный плод, которому лишь толики солнца не хватило для того, чтобы напитаться жизненными соками окончательно.