Женская верность - стр. 3
–Помнишь, как сродная сестра твово Тихона – Мария, хотела ехать вместе с вами? Да была по ту пору замужем. Вот мужик её и отговорил. Куды, говорит, ты с больной-то ногой? – кивнув в сторону Татьяны, Акулина добавила: – Мария ещё в детстве ногу в бане ошпарила, выболела нога и стала тоньше и короче другой. За энто её в деревне Колченожкой прозвали.
–Колчножка-то, Колченожка, а замуж трижды выходила, – вставила Устинья.
–Ну, уж ты напраслину не возводи. Она що ль виновата, что пришлось троих мужей похоронить?
–А её никто и не виноватит. Помнишь, как после войны Илюшка приноровился в женское общежитие захаживать, да Ивану хвалился, какие девки там пригожие, а только суждено им век одиноким куковать? Да и помоложе Колченожки. Так что, хучь и отказывалась она, но всё одно пользовалась своим умением. – Устинья хотела добавить, что привораживала Мария мужиков, но Акулина перебила:
–Всё одно переехала. Пусть и после войны, и вдовая. Да и не только об себе она думала. Приёмыш-то вот вон в какого мужика вымахал.
–Приехала-то вдовой, да недолго вдовой побыла, – усмехнулась Устинья.
–Будет вам. Чего за Марию взялись? Не все же, как вы! Свои мужья – свет в окошке, хоть там давно ночь кромешная. – Татьяна чуть усмехнулась уголками губ, и только во взгляде ничего не изменилось.
–Сама-то на мужиков волком смотришь, а туда же! Ты-то чего столько лет как сыч одна?
–Будет тебе, Устишка, будет! – одёрнула сестру Акулина.
–Ладно. Пора на покой. Закрой за мной. Спокойной ночи. – И Татьяна пошла к выходу. Через тонкую дверь было слышно, как она спустилась на этаж ниже. Щёлкнул дверной замок, и в подъезде всё затихло.
Глава 2. Акулина
В ночной тишине, лёжа на пуховой перине, которая ещё помнила её первую ночь с Тимофеем и делила с ней долгие вдовьи годы, Акулина вспоминала прошлое. В окно всё так же заглядывали звёзды, тихо посапывала уснувшая Устинья. А Акулина, закрыв глаза, мечтала, как раздастся негромкий стук в дверь и вдруг вернётся Тимофей. Она не представляла подробности этого момента, она переживала чувства, почти осязаемо, почти зримо… И сердце сжалось от боли, на мгновенье замерло и застучало часто- часто. Лежать стало невтерпёж.
Она встала, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить сестру, открыла скрипучую дверку шифоньера, достала картонную коробку, наполненную пузырьками с лекарствами, и, привычно выбрав корвалол, пошла на кухню. Постелила возле батареи старую плюшевую жакетку, прилегла на ней, накрывшись шерстяным платком, и закрыла глаза. Исходившее от радиатора тепло постепенно расслабляло, и острая боль ушла, уступив место привычной, с которой Акулина жила уже тридцать лет с того дня, когда получила казённое письмо, что её муж, Тимофей Винокуров, пропал без вести в боях под Москвой.
В годы, на которые пришлась её молодость, рязанские деревни хватили горького до слёз. Акулина была в семье самой младшей, и потому выпало ей лихо с самого детства. А началось лихо с того, что землю стали делить не по едокам, а по душам. Душами признавались только мужчины и мальчики, если в семье рождались дочери, то один отцовский пай не мог всех прокормить, и семья обрекалась на голод. Объясняли это тем, что женщины не в силах обработать землю. Чтоб спастись от голодной смерти, оставалось одно – в Москву, на заработки. Но тут молодое советское государство организовало колхозы, куда добровольно принудительно должны были войти все деревенские жители. Тех, кто был против колхозной жизни, отправляли во всем известные – места не столь отдалённые. Паспорта колхозникам выдавать не полагалось. А без документов – куда податься? Вот и выходило: не привязан, да визжишь.