Желтые цветы для Желтого Императора - стр. 17
Глаза Мэзеки расширились, рот опять дрогнул в улыбке – недоброй, обнажающей клыки. Он, щурясь и качаясь, плавно мотнул головой. «Мало». Усилившийся ветер зашелестел и травой, и его волосами, и волосами Харады, хлестко кинув их на лицо.
– Ты хочешь убить Желтую Тварь. – Харада понял, что лучше произнесет это сам. – Убить или хотя бы свергнуть! Чтобы твой господин или кто-то из его детей занял трон!
– Да, – просто отозвался Мэзеки. Поднял руку, медленно убрал за ухо прядь. – Да, только так мы все будем в безопасности и страна перестанет катиться на дно. Может, тогда-то боги вспомнят о своих обязательствах и не дадут больше никакой крови пролиться.
Обязательства. Боги. Харада вспомнил пьяную болтовню с кадоку. Мальчишка нес что-то в том же духе, еще наглее. Все в мире уже поняли: у богов Святой горы нет перед людьми обязательств. Есть легкое любопытство, выливающееся в редких схождениях с заснеженного пика, и не во плоти, а в форме либо знамений, либо Правил. Беречь, жалеть, ободрять? Это давно не к богам, да и тысячи лет назад было редкостью.
– Юшидзу Ямадзаки совершил зверство, – упрямо продолжил Мэзеки. – Против семьи, народа… Если бы ему предстояло короноваться, тиара раздавила бы ему голову, как всем убийцам и предателям, кто пытался занять троны. Но он уже коронован. – Кажется, Харада услышал, как скрипнули у мальчишки зубы. – И продолжит делать что захочет. И не пять лет, оставшиеся от срока наместничества, а все двадцать – потому что, когда наместник берега вынужден занять трон Центра, действует, как ты, наверное, знаешь, Правило Обнуления. И боюсь, – опять он вскинулся, – времени немного. Юшидзу может убить нашу семью когда угодно. Его решения очень порывисты.
Харада кивнул – а что оставалось? И правда… что с того, что господин здесь? Радость быстро сдулась. Да лучше бы, раз такое дело, вправду сбежал! Долго живым он не пробудет.
– Ох, малек. Мне… жаль.
Мэзеки смотрел молча, натянутый как струна. Лицо побелело, потускневшие глаза казались провалами, а в них тлела боль. Харада осекся. Речь об отце этого косё, пусть не родном, и о людях, которых он считает семьей. Легко вообразить, какие ужасы крутятся в его голове.
– Дай мне воды, пожалуйста, – наконец сдавленно попросил Мэзеки и, забрав ковш, почти залпом допил оставшееся. И все же закончил: – В общем, не стану лукавить. Я очень за них боюсь. Хотя… – он чуть оживился, – если разобраться, даже во время публичной казни нам можно будет найти неплохие возможности для…
– Кстати, о возможностях для атаки, – поспешил подхватить Харада. – Я, знаешь, проникся тобой, я потрясен и малодушно рад, что господин нас все-таки не… – Он помотал головой, сердясь на себя за косноязычие. – Ладно, не рад, просто мое разочарование в людях чуть уменьшилось. – Вздохнув, он потер лицо: ужасно не вовремя, но клонило в сон. Тело требовало отдыха, а не захватывающих бесед о грядущем убийстве Желтой Твари. – Ох, неважно… я просто хочу узнать, план-то у тебя есть или сплошные детские мечты?
Мэзеки не огрызнулся, но поморщился, и Харада укрепился в обнадеживающей мысли: все-таки нет, ребенок. Вот, например, не любит, когда в отношении него используют слово «детский».
– План есть, – ровно ответил он. – И твоя сестра, к слову, нашла его неплохим.