Жажда - стр. 16

А Шемяка молчал. Молчал и Старков.

Так, в безмолвии, полутьме и холоде, они доехали до Коломны. Здесь князя Димитрия не заключили в темнице, как ожидал Бунко, а поместили в уединенной горнице великокняжеского дворца. Правда, окна ее были очень малы, а единственная дверь крепко-накрепко запиралась снаружи, из небольших сеней. В этих сенях и обосновались Бунко и Старков.

Боярин сам отнес Шемяке поднос с пирогами и полный ковш вишневого меда, запер дверь на засов, перекрестился и, потирая руки, сел во главе стола, уже накрытого к ужину. Бунко опустился на лавку у дальней части стола. Старков молча принялся есть, и Бунко не решился заговорить. Наконец прислужник принес большую братину[5]сбитня, водрузил ее посреди стола и, пожелав им мирного сна, с поклоном исчез за дверью. Старков прислушался к его удаляющимся шагам и только теперь обратил на Бунка прищуренные глаза. В глубине их темнела, словно бы усмехаясь, некая мысль, неясная для Бунка.

Он нахмурился, взял из братины ковш, зачерпнул себе сбитня и склонился над ним, неторопливо отхлебывая терпкое, обжигающее питье.

– Хвалю, хвалю! – услышал он над собой глуховатый довольный голос боярина. – Молодец! Молод, а умен, да и сдержан! Хвалю. Коли так и дале держаться будешь, всегда во мне защитника и опору найдешь.

Бунко как только мог спокойно, молча посмотрел на боярина. Тот в ответ покровительственно усмехнулся:

– А ведь, верно, умираешь от любопытства?! Гадаешь, что за преступника тебя нарядили стеречь? А знаешь, что он учинил? Я тебе скажу. Он приехал звать князя Василья Васильевича на свою свадьбу с княжной Заозерской. В Углич. Но глубокий ум великого князя, – выразительно протянул Старков, – узрел в этом ловушку, сговор братьев Юрьевичей, – и не дался в обман! Покамест Василий Васильевич расправится там с Косым, мы здесь Шемяку придержим. Вот так!

Бунко пытливо всмотрелся в лицо вельможи. На самом ли деле крылась в его словах злая, убийственная ирония или ему, Бунку, это почудилось? Но темные, узкие глаза Ивана Старкова были непроницаемо спокойны.

– А свадьба как же? – осторожно спросил Бунко. – И день назначен уже?

– А как же! То бишь… был назначен. Но теперь… – И боярин развел руками, все с тем же безмятежным выражением широкого лица.

Бунко почувствовал растущее раздражение от двусмысленности разговора. Он замолчал, делая вид, что более не нуждается в объяснениях. А Старков неожиданно кивнул ему с одобрением:

– Вижу, ты золото на серебро не меняешь?.. – и вдруг сдержанно, притворно зевнул. – Да и то сказать: давно пора почивать. Тяжелый выдался день… – Он поднялся из-за стола, давая возможность Бунку сделать то же.

Бунко долго не мог заснуть в эту ночь. Невольно он оказался пособником и исполнителем в деле явно бесчестном. Хуже того, он вынужден был продолжать участвовать в нем. Ибо это была теперь его служба: служба тюремщика при неправедно и безжалостно заключенном.

Наутро, войдя к князю Димитрию с завтраком, Бунко едва посмел поднять на него глаза.

Шемяка сидел на скамье в глубокой задумчивости. Бунко поставил еду перед ним на стол и поклонился низко, низко. Князь не шелохнулся, как будто и не видел его. Тяжелый сумрачный взгляд его остался неподвижен. Бунко тихо вышел…

И потянулись дни – однообразные, бесконечные и тоскливые. Неотлучно сидя в своих уютных, теплых, постылых сенях, Бунко с состраданием прислушивался к тому, что происходило за дверью. Шемяка то часами сидел неподвижно, то принимался метаться по тесной своей темнице, и тогда несмолкаемый звон оков, отсчитывая каждый шаг, каждое движение узника, терзал сердце Бунка. Даже Старков хмурился и мрачнел, несмотря на свою придворную выдержку.