Жаворонки ночью не поют - стр. 13
– Господи, что это с ней? – прошептала бабушка, увидев, как Зойка корчится, мечется в бреду и, тяжело дыша, лезет пальцами в рот.
– Кризис, – сказала врач, всё та же молоденькая, которая приходила в первый раз; она сделала Зойке какой-то укол и теперь ждала результата.
Тихонько отворилась дверь, и непривычно робко вошел Генка. В руке у него был бумажный пакетик.
– Вот, – сказал Генка, – лекарство. Принёс тут один. У него мать в госпитале работает.
– Дай сюда.
Врач вынула из пакетика крошечные ампулы, радостно сказала:
– Да мы её теперь живо на ноги поставим! Бабуля, где шприц прокипятить?
Бабушка поспешила в коридор разводить примус.
– Будет…жить? – солидно поинтересовался Генка.
Врач, уже забывшая о нём, удивлённо обернулась, а потом понимающе улыбнулась:
– Будет, будет!
Генка тихонько вышел. К Зойке он не просто привык, потому что жили напротив, учились в одном классе, сидели несколько лет за одной партой, он её уважал за серьёзность и прямоту, за товарищескую надежность. И когда первый раз увидел Зойку больную, беспомощную, умирающую (!), не на шутку встревожился. Поделился с Лёней своими опасениями, а тот и принёс редкое лекарство. Нехорошо, что у раненых взяли, но ведь Зойке тоже жить надо.
В середине февраля она уже ходила по комнате, с любопытством смотрела на улицу и во двор через оттаявшие стёкла. Их улица, такая простенькая, как и всё в этом небольшом городке, сейчас казалась ей изумительно красивой. Сугробы поднимались под самые окна маленьких домиков, а над крышами стоял дымок, похожий на вытянутый кошачий хвост. «К хорошей погоде», – радостно думала Зойка, и ей хотелось поскорее выйти из дома. И в школу, в школу, к друзьям! Так хотелось в школу!
Воскресенье. За стеной у тётки Степаниды с раннего утра играл патефон. А у них было тихо. Юрка куда-то забежал, мама тоже ушла, когда Зойка ещё спала. Одна бабушка толклась в доме. Зойка слышала, как она гремит чем-то в коридоре, который одновременно служил и кухней. Скоро бабушка внесла оладьи в глубокой синей тарелке, потом налила из баночки мёда в блюдце и сказала Зойке:
– Ешь вот. Тебе сейчас хорошо есть надо.
Зойка, улыбаясь, смотрела на бабушку и вспоминала тот нелепый бред, когда ей казалось, что бабушка вталкивает в неё перо из распоротой подушки. Привидится же такое!
– Чего улыбаешься-то? Давай скорей за стол садись.
Зойка села, обмакнула оладушек в мёд – вкусно! Теперь ей очень хотелось есть, и бабушке больше не пришлось её уговаривать. Уминая оладьи, Зойка вдруг спохватилась:
– А ты? А Юрка, мама?
– Да все уже поели, пока ты спала. Ешь, ешь!
Позавтракав, Зойка начала бесцельно бродить по комнате – ей хотелось двигаться. Она вышла в коридор, прислонилась к окну, из которого хорошо были видны соседское крыльцо и их общий дворик. Стихшая было возня у тётки Степаниды усилилась, и даже в коридоре слышались весёлые крики, за которыми едва можно было различить сладкий голос певца, выводившего чисто и нежно: «В парке Чаир распускаются розы…». А потом стали долетать бодрые звуки «Рио-Риты» и снова томный голос: «Утомленное солнце нежно с мо…нежно с мо…нежно с мо…». Пластинку заело, и её сняли.
Степанида любила жить широко, на показ всей улице, и потому любое, даже самое маленькое событие в её доме выносилось во двор, собирая соседей и любопытных. Складывалось впечатление, что у Степаниды всё время что-то происходит.