Жаворонки ночью не поют - стр. 12
– Пойдём домой, холодно. А то ещё и ты заболеешь.
Рита, увидев, как Лёня заворачивает за угол, послушно кивнула головой.
Он стоял у окна и, продышав на морозном стекле «глазок», смотрел на улицу. Огни в домах давно погасли, и всё вокруг освещалось лишь светом нескольких звёзд, прорвавшихся сквозь тучи. Откуда-то доносился вой собаки, приглушенный ветром. Такие ветры в эту пору здесь не редкость, в них было что-то беспокойное, горестное, и он чувствовал, как в нём самом растут беспокойство и растерянность. Он думал о девчонке, схватившей простуду в зимнем лесу, и мучился от своей беспомощности.
– Ты чего не спишь? – спросила мать, проходя из кухни в свою комнату.
– Сейчас лягу, – ответил он.
Мать тоже взглянула в окно через «глазок» и вздохнула:
– Тревожная ночь. Старики говорят, хорошая ночь для смерти, чтоб никто не видал.
Он вздрогнул. Мать хлопнула дверью, а он всё стоял и уже не видел ни домов, ни звёзд. «Хорошая ночь для смерти»…А если она умерла? Он тут себе стоит и ничего не делает, а она…
Он оборвал свою страшную мысль, тихо вышел в коридор, наскоро оделся. Торопливо шагая по улицам, загадал так: темно в окнах – жива, а светятся – значит, что-то случилось, без нужды ночью никто лампу не зажигает. Сердце его сильно и часто билось, дышать становилось всё тяжелее, но он с каждой минутой ускорял шаг, уже почти бежал. Неизвестность пугала его, давила страшной тяжестью. Ему казалось, что он не выдержит этой муки. Но когда вышел на Степную улицу, замедлил темп, всматриваясь в дома, которые в темноте казались совсем одинаковыми, как новобранцы, выстроившиеся в шеренгу. Им овладело такое беспокойство, будто он уже наверняка знал, что случилось самое худшее. От этой мысли сердце обмирало, а непослушные ноги с трудом отрывались от земли.
Иногда ветер разрывал тучи, и в узкую щель пробивался печальный свет луны, и тогда всё вокруг обволакивало голубовато-молочной пеленой. В другую ночь он бы залюбовался фантастической игрой природы, но сейчас не видел ничего вокруг – его мысли и чувства сосредоточились на доме под номером 21. И чем ближе он к нему подходил, тем тяжелее становились шаги и всё чаще подкатывала к горлу удушливая волна страха. Наконец он замер перед тёмными окнами, перевел дыхание.
Он не помнил, сколько простоял вот так, не считал ни минут, ни часов. Продрогнув, несколько раз собирался уйти, но тогда ему казалось, что в доме, за тёмными окнами, раздавался плач и какой-то шум. Прислушиваясь, он понимал, что это скрипят деревья да чья-то калитка «плачет» под ударами ветра. Наконец он уже совсем собрался уйти, обнаружив, что стало светать, как вдруг услышал сзади негромкий и удивленный шепот:
– Салют, кабальеро! Проснулся, смотрю, кто-то стоит и стоит… А это ты…
Корабль на Степной улице
Зойка никогда не ожидала такого от бабушки, испуганно думала: «Зачем она это делает, зачем?» Бабушка, распоров подушку, вынимала пригоршнями перо и засовывала Зойке в рот. Перо расползалось во рту и лезло внутрь, забивая бронхи. Зойка чувствовала, что её лёгкие, как подушки, уже полны пера, а бабушка всё толкала и толкала его. «Я же задохнусь, – подумала Зойка, – задохнусь». Она пыталась вытащить перо, сама лезла в рот пальцами, но его было очень много, и дышать становилось всё тяжелее.