Зеркало воды - стр. 51
Это как удар под дых.
Уна могла бы спросить: а как же Хавьер? Но дело не в нём, точнее, не только в нём. Ей дурно от мысли, что несколько миллиардов человек не получили даже шанса родиться; короткая, полная трудностей жизнь и смерть от выстрела в затылок или от лихорадки где-то под южным солнцем уже не кажется худшей из судеб.
– Верни всё на место, – просит Уна хрипло.
Босс молча бросается с платформы, лишь в последнее мгновение раскрывая крылья.
Искать отправную точку приходится самой.
Слишком поздно накатывает понимание, что они не устраняли ошибки в исходном коде, а привносили их. Теперь система замусорена донельзя: старые законы не работают, а чтобы вывести новые, не хватает ни знаний, ни сил. Без смелости, порой безрассудной, не выйти за границы уже изведанного, не продвинуться вперёд; познание невозможно без нарушения норм и догм.
Однако беспечность и безответственность неизбежно ведут к краху.
Уна узнаёт о человечестве немало нового. Что даже крылатые, свободные, сытые могут развязывать опустошительные войны; что нет такой благой идеи, которую нельзя исказить и обернуть во вред; что даже посреди разверзшегося на земле ада явятся свои святые; что можно войти в одну и ту же реку дважды, но без всякой гарантии, что это будешь именно ты.
Мир – словно код, который постоянно развивается и сам плодит баги, словно язык, не знающий понятия «никогда».
«А если я – ошибка?»
Мысль появляется всё чаще и тревожит всё меньше.
Босса Уна теперь ненавидит – яростно и жгуче, как никогда раньше. За то, что он втянул её в противостояние, приучил к большим ставкам; за то, что он всегда рядом, готов протянуть руку помощи, придержать за локоть, ухватить за шкирку и не пустить – но предотвратить самое кошмарное даже ему не по силам.
В какой-то момент Уна обнаруживает, что порох не взрывается, и радостно вскидывается: вот он, сбой. Нужно только немного откатиться назад, вломиться в физику, закомментить часть кода, и…
Здесь почти нечем дышать, и на языке сухая горечь.
По правую руку – бесконечная равнина: серое, чёрное, серое, чёрное. По левую – белые-белые волны. Небо низкое и холодное, сыплет мелким снегом. В глубине безжизненной земли прорастают взрывы – дым, кольцами нанизанный на огненные столпы; на ядерные купола нисколько не похоже, но Уна подспудно знает, что это даже хуже – своя-чужая-новая память подсказала.
Босс бредёт вдоль кромки седого моря; рубашка хлопает на ветру, светлые штаны закатаны до колен.
– У нас минут пять, я думаю! – издали кричит он. И тут же, не меняясь в голосе: – Извини!
Уна хочет крикнуть: «За что?» – но горло перехватывает. А босс останавливается шагах в десяти от неё, словно между ними невидимая стена.
– Я вмешался в твой код, – говорит он. – И, кажется, налажал…
И ещё:
– Я не должен был отправлять тебя в Уругвай.
Это он, видимо, так шутит.
Язык присох к нёбу, а взгляд – к узкой полосе прибоя. Уна думает, что всё не зря, и она не жалеет ни о чём: спасибо за пятнадцать языков, за розовый ирокез, за кофе, за белые крылья… «Уна» – значит «рождённая для счастья».
Она и правда была счастлива.
«Если кто-то всё ещё пишет код, – крутится в голове, – если кто-то пишет мир, то пускай всё это случилось. Не отнимай ничего, пожалуйста-пожалуйста- пожалуйста…»
Босс подносит к виску сжатый кулак с отставленным указательным пальцем, точно целится в себя.