Зеркало воды - стр. 50
– Ты гений. А я дура, если забыла о естественных факторах. Ведь у кризиса могут быть не только внутренние, но и внешние причины, не человечеством спровоцированные! Сначала у нас природные катастрофы и климатические изменения – а потом неурожаи, скачки цен, кое-где даже голод.
Она говорит и говорит, тут же, на словах, выстраивая формулу. В схему мира новые «пять слов» вписываются идеально, так и просятся на язык, на кончик карандаша – опробовать, испытать. А босс смотрит, не отрываясь, а потом внезапно целует её болтливый рот. Отстраняется – и ни слова не говорит, а губы у него в чём-то красном.
«Моя помада», – осознаёт Уна и страшно пугается.
– Нэвер, нунквам, потэ, нимальс, най, – лепечет она.
Будто это что-то меняет.
Кафе выворачивается наизнанку: баг устранён, неугодная переменная равна нулю. Но босс всё так же безмолвен, дурно одет, и лицо у него горестное. Помады ни следа. Но что толку? Они оба помнят.
Заклинание дало сбой.
…Если на пяти разных языках повторить «никогда», то что-то плохое исчезнет. А что делать, если надо не вырезать фрагмент реальности, а повернуть неуправляемый поток в прежнее русло?
Уна не знает.
Кризис удалось вымарать, но половина Африки теперь охвачена войной. Память сбоит: было ли это в изначальной версии мира, или бездумные изменения так повлияли на историю? И, казалось бы, какое дело состоятельному фрилансеру из маленького, но очень богатого европейского княжества до проблем на другом континенте, но почему-то перед глазами снова и снова встают строчки из некролога: Хавьер Эрмано, 1986–2000, примерный сын и любимый брат… Нет, он-то, конечно, жив, Уна проверяла, но сердце всё равно болит, и чувство вины не отпускает.
Политика, экономика, история, география, экология – сколько ещё нужно ввести переменных, чтобы люди перестали убивать друг друга?
Сколько ещё языков и систем выучить, чтобы раз и навсегда взломать код?
– Тебе следует отдохнуть, – мягко говорит босс.
Уна подробно объясняет ему, куда он должен засунуть свои недоглаженные рубашки и сочувственные комментарии. И добрые советы тоже, можно даже не распаковывая.
Он пропадает на две недели. А потом, в одно прекрасное солнечное утро, прямо под ногами Уны автобусная остановка превращается в открытую платформу на шестидесятиметровой высоте, а за спиной отрастают крылья – большие, белые, сильные. И что с ними делать – решительно неясно.
– Видела бы ты своё лицо, – весело замечает босс.
Его футболка и джинсы такие драные, словно все городские коты объявили ему вендетту, а крылья чёрные и резиново блестящие, точно искупались в смоле. С платформы на платформу он перепархивает уверенно, будто родился пернатым, впрочем, так оно и есть.
Уна садится на край и свешивает ноги; внизу, под босыми ступнями – цветущие крыши, зелёные стены и сады, сады, сады. Странно, чуждо и безумно красиво. Она вслушивается в ветер, ловит запахи, звуки и выбирает между восторженным «Как?!» и раздражённым «Зачем?».
– Биология, эволюция, история, математика и, как ни странно, поэзия, – объясняет босс, глядя исподлобья. Солнце у него за спиной, и поэтому лицо выглядит тёмным, выражение нечитаемое. – Вуаля – мы биотехнологическая цивилизация. Войн почти нет, голода тоже. Единственный минус – нас меньше раз в десять.